Скоро найду идеальный рецепт себя и буду радоваться, как разбитым яйцам на сковороде. Секрет в том, чтобы сначала проснуться, а потом решить никуда не идти – ни к каким белым косухам и смотрящим на тебя кольцам. Добавить немного музыки, любимых джинс, стёртых в паху, сушеного чеснока на запястья. Идти без ритма, сразу на четырёх ногах. Когда воздух в комнате собьётся в жидкую пену, нужно разбить желтки ровным солнцем в мусорку и сожрать скорлупу. Я начну охоту за своим лицом по комнате. Под подушкой, в конверте между «Коллекционером» и «Страданиями юного Вертера», в пакете с пакетами. Проверю полки в ванной, не осталась ли я на ушной палочке, вытащу волосы из слива, вотру ватные диски обратно в щеки. Вот она я – кожа пылью осталась на сушеной лаванде в кружке. Запомните меня, мой голос, волосы, черный пиджак и брелок Пикачу. Ложитесь в ванну в одежде и выключайте свет. Теплая густая пустота заполнит карманы и полы пиджака, пропитает плечики. Забудьтесь, топитесь в темноте, набухайте. Не улыбайтесь, не притворяйтесь, не отвечайте на открытки в Вотсапе. Секрет в том, чтобы стать пухлым желтком, которому радуешься за его стопроцентное наличие за скорлупкой.
Филя
Мне часто снится один сон. Мой друг, Филя, танцует под русский панк в прокуренной комнате где-то в Беляево. На нем помятая гавайская рубашка и домашние штаны в синюю клетку. Темно: свет от экрана компьютера трубочкой сворачивается в дымке, дрожит в клубочках под локтями. Друг в истоме ломается, хватая пальцами меня за ресницы. А я смеюсь – хочется посадить свой смех ему на волосы. Филя вытягивается и сжимается, как дедовский баян, мотает головой, чтобы стряхнуть мой смех с щетины. Гитара бьет по лопаткам, я тоже трясусь на диванчике. Друг рычит, хлопая щеками, как старый пёс – шерсть вспенилась на затылке. Он зажимает зубами тонкий косяк. Все его лицо стягивается вокруг рта, пока он делает густую затяжку. Рот в кляксе дыма размывается на секунду, время сжимается, как воздух в гармошке. А потом вспышка – экран компьютера гаснет – хлопок рук в новой судороге.
Во рту кисло от травки, в глазах дымно, в голове пустое множество из ничего. Филя танцует быстрее. Ещё быстрее, быстрее, быстрее, блять! «Я панк» – рычит он мне в лицо и сминает пустую пластиковую бутылку в кулаке. Он рвёт на себе гавайские листья рубашки и бросает мятую бутылку на пол. «Я пааанк» – плюнул он мне в макушку. Друг делает ещё затяжку: его губы вытягиваются, уголки рта уплывают куда-то в уши, нос сминается и влажнится. Филя открывает пасть, покрытую серебряным туманом, и говорит мне, скалясь: «Рррвав». Собачье лицо с глазами человека глотает воздух, воя под грустный русский панк. Друг все ещё танцует, опускаясь на четыре лапы. Я вижу блеск клыков и красные стебли марихуанны в его белках. Его плечи обрастают мышцами и шерстью, руки грубеют и когтятся. Влажный рык орошил комнату, пёс в агонии дерётся в серых клубах сам с собой. Филя подскакивает и приземляется