Когда он в детстве показывал пальцем на конфету или машинку, или в подростковом возрасте на джинсы на картинке – справедливости ради стоит сказать, что делал он это нечасто, то тут же всё это получал. И отказываться от привычного уровня жизни не собирался. Обеспечивал таковой в основном его отец Виктор Павлович – главный редактор крупной газеты, ещё недавно бывшей рупором партии. По мере сил этому способствовала и его жена – доцент биофака цитадели знаний на Ленинских горах 38 , в недавнем прошлом также член понятно чего, Дарья Васильевна.
Парень, который по советским меркам был поздним ребёнком – отцу тридцать пять, матери тридцать один на момент его рождения, любил своих родителей, но считал, что их взгляды на жизнь и мироустройство устарели. Поэтому, в меру своей чрезвычайно воспитанной фантазии протестовал – носил юбку и отращивал волосы. А вообще, протест в любом виде был категорически необходим ему как представителю творческого класса. Как-никак парень учился музыкальной композиции. Впрочем, в качестве ориентира использовал вовсе не Моцарта, а икону гораздо более близкого прошлого – Фредди Меркьюри.
В размышлениях о высоком парень преодолел Тверскую и уже шагал по Леонтьевскому переулку в сторону Большой Никитской. Оставались Ножовый и Малый Ржевский переулки – и за угол на Поварскую. Первые полгода с начала его учебы путь в детище сестёр Гнесиных после Тверской проходил там же, но назывался по-другому: через улицы Станиславского, Герцена и Палиашвили, и завершался на улице Воровского. За три года после переименования он так и не решил, какой ряд названий нравится ему больше. Один был привычен, другой – хорошо незабытое старое – свидетельствовал о новой эпохе.
На углу Никитской и Ножового студент третьего курса разжился культовым лакомством времени – «французской» горячей собакой с большой порцией горчицы. Голод – не тётка, а есть заботливо сваренный матерью борщ – кстати, где она добывала то, из чего варила этот самый борщ? – видимо, там же, где и джинсы – не позволял всё тот же протест. Хотя, где борщ, а где протест, и как одно связано с другим, он и сам себе объяснить не мог. Нет, он, мальчик из интеллигентной семьи, конечно, догадывался, что борщом не брезговали не только коммунисты, но и императоры. И вообще, еда – слава богу, что у них она была регулярно даже в эту голодную эпоху – не имеет политического привкуса, но… материн борщ… Он уже взрослый человек – двадцать стукнуло, и вправе сам решать, есть ли ему борщ или травиться сосиской из неизвестно чего предположительно в тесте.
Подножное лакомство было доедено незадолго до