Вожатая Люда занималась больше с девочками, или скорее девочки активно занимали все ее внимание так, что с ней тоже было неинтересно. Один раз только удалось сыграть в смешную игру «любишь – не любишь», или, как еще говорят, «съедобное-несъедобное», но и это быстро надоело.
Данька скучал по дому, по друзьям во дворе, хотя понимал, что и их тоже отправили из города, кого в деревню, кого на юг.
И в жизни всегда так бывает, если грядет что-то важное, всегда наступает затишье, вакуум пространства, чувств, желаний, непонятное томление в душе, скука не скука; но даже природа, и деревья в лесу, и небо становятся какие-то другие, каких до того никогда не было или просто раньше не замечалось. А тут даже лужи на асфальте лагерных дорожек зеркалили солнце и облака. И ветер, и даже дождь по утрам – все было каким-то необычным и манило уйти куда-то в лес, в глубину, в чащу, где гомон птиц и переливы солнца на мокрых листьях. И так идешь один, и дышится так легко, и полной грудью, но все равно надышаться не можешь никак, и вроде не думаешь ни о чем или наоборот, хочешь подумать, а ничего в голову не приходит, и как-то беспокойно так иногда, вечерами.
Пацаны ржали между собой, собираясь на танцы, дурачились, кто воротник рубашки поставит, кто рукава закатает по локоть или волосы взъерошит. Но Даньке до них не было никакого дела, и на танцы он не ходил. Дураки конченые, в общем.
Как хорошо сидеть вечером после дождя в пустой палате, когда все уйдут на танцплощадку. В открытое окно дует свежий прохладный подмосковный ветерок, щелкают соловьи, и музыка из эстрадных усилителей совсем не раздражает, хоть там только на английском языке или про любовь. «Смоки» поют «Водки-най-ду». Все мальчики второго отряда очень любили эту песню, всегда дружно выходили приглашать девочек под нее.
– Дэн, ты чего сегодня опять здесь сидишь? – спросил его Пашка. – Пошли на танцы?
– Да не, – это вечное «да не», пойди его разбери. То ли «да», то есть «хочу куда-нибудь уже пойти», то ли «нет», то есть «чёт неохота».
– Ну и сиди, может, яйца высидишь, – подколол его Пашка и с другими ребятами вышел из палаты.
«Пашка, он чувак нормальный, только ехидный, бывает», – думал Дэн. А так они с ним стали лучшие друзья. Когда в столовой вместе дежурили, он никогда не отлынивал.
А еще была Ларка, долговязая девчонка, худющая, как палка, она тоже «свой парень», прически не начесывала никогда, всю дорогу в шортах и кедах, только рубашку на животе завязывала узлом, так, чтобы пупок видно было, как у кубинских танцовщиц по телеку. Волосы – две дохлые косички, два крысиных хвостика. Бантики заплести не во что. Пуговицы на рубашке она принципиально не застегивала, и ей было уже четырнадцать лет. Данька с Ларкой подружился на «Зарнице», когда его «убили», сорвав с плеч оба погона, а у нее шнурок на кеде порвался, он ей тогда свой отдал. Потом они вместе отстирывали свои кеды от лесной глины и сушили на солнышке.
Ларка тоже осталась