– Кто это?
– Это папа, Тём.
Я едва сдержался, чтобы не бросить трубку и не послать его куда подальше.
– Чего тебе?
– Я знаю, что произошло. – Послышалось, как он шмыгнул носом. – С Родей… Я… Артём, почему ты не позвонил? Почему сразу не сказал мне?
– Как ты узнал?
– Это не важно, – ответил он мне. – Почему ты не позвонил?!
В голосе его я услышал отчётливый упрёк, что меня слегка выбило из колеи.
– С чего это вдруг? – тут и я начал смело огрызаться. – Я перед тобой отчитываться не обязан, ясно? Тебе до меня никогда не было дела, а уж до Родиона и подавно.
– Это неправда.
– Не корчи из себя дурака. Единственный, кто тебе был дорог все это время – это ты сам и бутылка водки.
– Артём, давай не будем об этом. Хотя бы сейчас…
– Не указывай мне, понял? Я тебе уже не мальчишка.
– Пожалуйста, выслушай меня. Я тебя очень прошу.
– Не собираюсь я тебя слушать. И вообще, не звони мне больше никогда.
– Артём!
Я бросил трубку.
Он попытался ещё несколько раз дозвониться, но я сбрасывал вызов, а потом и вовсе добавил его номер в черный список.
Днем тёща стала настаивать на поход в церковь, чтобы поговорить с батюшкой. По её словам, он каким-то чудом должен был помочь Лере и мне. Я сразу же отказался. С Богом во всех его проявлениях я был не в ладах, сколько себя помню. Лера тоже стала артачиться, и тогда тёща плюнула, да просто предложила дочери прогуляться по парку.
По итогу я и Борис Степанович остались в квартире одни. Едва Лера с тёщей вышли за порог, мы с ним открыли окно и закурили. Курить жуть как хотелось, а бегать постоянно в подъезд не было ни сил, ни желания.
Мы с ним сухо обсудили тему Коронавируса, волна которого спала этим летом, а на замену ей пришла вторая, еще более опасная; поговорили о футболе, в целом о спорте и лишь один раз он упомянул внука, заметив рисунок карандашом, закреплённый магнитом на холодильнике. На нем была изображена Лера: фигура у неё была в виде треугольника синего цвета (наверное, так он пытался изобразить её любимый свитер), руки ниточки держали какую-то штуку, которую при близком рассмотрении можно было определить, как микрофон. Вместо рта был чёрный кружочек, – видимо так он пытался показать, что мама поёт.
– Родя рисовал? – спросил тесть, указывая на холодильник.
Я молча кивнул.
На мгновение на лице старика появилась ухмылка от рисунка, – чудно́е изображение Леры и впрямь не могло не вызвать улыбки, – однако та вскоре растворилась, вновь сменившись тоской.
– Тяжело Лерку такой видеть, – начал зять, затянувшись сигареткой и хмыкнув, добавил:
– Помню, как мы по выходным к Машиной бабке в деревню ездили под Воронежем, ну там картошку копать, огурцы сажать, одним словом по хозяйству помогали. Бабка там была уже в возрасте, девятый десяток сменила, да и с головой у неё был бардак. Вот и Лерку брали с собой.
– Бардак с головой? – уточнил я.
– Ну, вроде как, деменцией