Ещё раз мысленно рассмотрев фигуру без головы, выглядевшую солидно и респектабельно, уверенно стоящую на толстых ногах, он выбросил её из головы.
Приличное знание английского и знакомство с французским, освежённое соседом по каюте Франсуа Марэном, позволили быстро усвоить основы испанского и разговорного рапануйского, чему способствовала найденная в библиотеке оригинальная методика ускоренного изучения полинезийских наречий.
Романтика хейердаловской научной интриги окружила Тайменева защитным барьером, надёжно хранившим от соблазнов корабельного быта. И Николай Васильевич, рядовой преподаватель истории одного из провинциальных российских университетов, смог всецело подчиниться, – пожалуй, впервые в жизни, – инстинкту любознательности. И потому был окрещён Франсуа Марэном Профессором и Философом. Причём выбор прозвища зависел не только от времени суток, но и самочувствия Франсуа, – ибо они в его жизни связывались теснейше. Утром Тайменев становился «профессором», вечером «философом».
Но защита Тайменева не стала абсолютной. Труднее всего было противостоять экспансивным атакам жгучей итальянки с контрастно мягким именем Эмилия. От её напора спасала только помощь изобретательного и бесстрашного Франсуа. Тайменева её сине-красный наряд приводил в трепет и он думал только о путях бегства. Он понимал, что страх перед женщиной не дает никаких преимуществ, – женщина, как и собака, отлично чувствует, когда её боятся. Страх стимулирует её потенции. Но пока всё обходилось.
В канун встречи с Рапа-Нуи Николай уверил себя, то знает о Пупе Вселенной больше, чем любой отдельно взятый туземец-рапануец и может побеседовать с ним, отдельно взятым, на смеси испанского с рапануйским на равных. К тому же предвкушал приятную независимость от гидов-переводчиков «Тангароа». А драгоценный загар можно обрести на обратном пути; будет не хуже, чем у Франсуа. Африканцем всё равно никто из них не станет; такими появляются на свет в готовом виде.
Размышляя о том, что ожидает на острове, Тайменев решил, что едва ли сможет прибавить знаний и впечатлений качественным образом. Можно возвращаться домой не высаживаясь на берег, и рассказывать о жизни острова Пасхи на правах очевидца столько, сколько нужно. И никто не сможет доказать, что он там не был. Но при всём желании оторваться от «Хамсина» невозможно: регулярного морского, а тем более воздушного сообщения с большим миром у острова нет, караванные пути проходят далеко в стороне, как и во времена Тура Хейердала.
Тайменев настолько увлёкся мыслями, что не заметил, как Франсуа