– Майордому известно, что я здесь? – задал я вопрос. – Или кому-нибудь из здешних рыцарей?
Сопровождавший детей мужчина снова обратился к Изабелле, говоря по-прежнему уважительно, но более настойчиво.
Девочка топнула ножкой.
– Я не могу здесь оставаться, Фердия. И не могу освободить тебя… Мне жаль.
В ее голосе звучала горечь.
– В этом нет вашей вины, госпожа, – сказал я так беспечно, как только мог.
– Ты проголодался?
– Жуть как.
– Тебе пришлют еды. И вина.
Она ушла, таща за руку Гилберта, а стражник стал снова запирать меня.
– А как Фиц-Алдельм, госпожа? – не смог удержаться я.
Дверь с грохотом закрылась, засов задвинулся со скрежетом.
– Он не придет прежде, чем вернется моя мать, – донеслось из-за бревен. – Обещаю.
Под покровом тьмы с моих уст сорвался вздох облегчения.
Вышло так, что мое заточение продлилось еще один день и одну ночь. К счастью, Сапоги-Кулаки за это время не объявлялся. В последнее утро, очнувшись от некрепкого сна, я вышагивал по камере, пытаясь не думать о холоде и пустом животе. Изабелла сдержала слово, но луковая похлебка, а также жаркое из оленины и свежий хлеб, которые мне принесли, давно были съедены. Я уже вылизал деревянные плошки дочиста и собирался заняться этим снова, но тут мое внимание привлекли доносившиеся со двора звуки.
Голоса людей, стук лошадиных копыт. Даже через толстые стены ощущалось возбуждение. Приехал кто-то важный. Я стал молиться, чего не делал много дней. Господи, прошу тебя, пусть это будет Ифа!
Бог ответил раньше, чем я надеялся.
Пришли несколько воинов, отперли дверь камеры и вывели меня во двор. Меня никто не тащил, я сам вышел, щурясь, на яркий солнечный свет. Со спутанными волосами, вонючий, в грязной одежде, я, должно быть, напоминал дикого зверя. Многие воротили от меня нос, а я платил им полными ненависти взглядами. Будь у меня меч, я порубил бы всех, кого видел. Я подумывал, не выхватить ли у кого-нибудь клинок, но один, без доспехов, я бы стал легкой добычей для солдат в толстых гамбезонах. Я решил, что стоит пригасить огонь своей ненависти – так накрывают изразцовой плиткой очаг, чтобы он тлел до утра, – и приберечь ее для другого дня.
– По-французски говоришь?
Голос был гнусавым, начальственным. Я повернул голову. Невысокий, солидного вида мужчина в подпоясанной тунике из дорогой синей шерсти без рукавов спустился по ведшим в большой зал ступенькам. Я не знал его, но, судя по одежде и манере держаться, это был майордом.
– Слегка, – сообщил я.
Почему-то решив, что я хорошо владею языком, он затараторил по-французски. Мне удалось уловить только «Ева», «грязный» и «помыть». Он указал на здание рядом с кузницей, у которой тогда, вечность назад, подковывали лошадь. Сообразив, что, по его мнению, я не могу предстать в таком виде перед графиней Ифой и нуждаюсь в помывке, я поднял сначала одну руку и поскреб под ней пальцами, потом другую. Ответом мне стал надменный кивок.
– А потом? – спросил