Вторая военная зима, бесконечно длинная, холодная – топили еле-еле, лишь бы не полопались трубы, – подходила к концу, и появилась надежда, что все самое страшное уже позади, и тут кто-то, мама или Клава, забыл закрыть дверь черного хода. За ночь выстудило всю квартиру, и утром изо рта шел пар. Мама кашляла беспрерывно. Через два дня столбик термометра подобрался к сорока. Вот тогда и пришло самое страшное. Мама бредила, без конца истошно кричала: «Не стреляйте! Умоляю, не стреляйте!» Обессилев, начинала жалобным голосом звать своего отца и братьев. В горячечном бреду она невольно выдала тайну: не от тифа умерли ее отец и два младших брата в девятнадцатом году в Казани. Их расстреляли. Сердце разрывалось, когда мама дрожащими пальцами гладила подушку и ласково нашептывала: «Не плачьте, мои милые. Потерпите еще немного, скоро я к вам приду».
Седенькая, изможденная старушка-доктор из Клавиной больницы долго слушала трубочкой, выстукивала пальцами по худенькой, костлявой спине, сама откашлялась и тихо сказала: пневмония.
Блестел снег под ярким мартовским солнцем, ледяной ветер раскачивал черные, голые деревья на Ваганьковом. Но зубы стучали не от пронизывающего ветра – холод был внутри. На высоком мраморном памятнике
Эмма Теодоровна Орлова
урожденная фон Штерн
1868 – 1933
шапка снега подтаяла, и капельки струились по мрамору, как слезы…
Сонный Леня перевернулся на левый бок, потерся сухими губами и приоткрыл один глаз:
– Сегодня-то чего плакать?
– Обещай, что ты никогда больше не будешь обижать меня! Ведь ты у меня один!
– Да нешто я тебя когда обижал?.. – Леня пробормотал еще «спи давай, Ниночка», его ровное дыхание защекотало губы, и мучительные видения отступили.
Глава третья
1
Леня грузил в лифт вещи, привезенные с Белорусского вокзала на двух такси – невиданных прежде новеньких «победах» с шашечками и зеленым огоньком, от помощи категорически отказался, и она, стуча каблучками, побежала по лестнице наверх, охваченная желанием наконец-то поскорее очутиться дома. На бегу вытащила из сумочки ключи, дрожащей рукой отперла дверь, но, переступив через порог, в смятении остановилась: обшарпанный коридор, гардероб, бабушкин сундук, черный телефон на стене – все выглядело так убого!
Дверь из Полиной комнаты приоткрылась: Вася! Васенька держал на руках болезненно худенького, рыженького мальчика лет двух.
– Здравствуй, Васенька! Ты не узнаешь меня? Это же я, Нина.
– Ниночка?! – Васю, одетого в сплошь заштопанную, еще довоенную, куцую рубашку, кажется, потряс вид подружки детства, и, хотя в его глазах не было ни зависти, ни осуждения, сделалось очень неловко за свои перчатки на кнопочках, дорогую сумку, нарядное шелковое платье.
– Какая ты стала красивая, Ниночка! Прямо как Зинаида Николаевна!
– Спасибо.