– Не могу тебе описать тщету и ничтожество бытия! – внезапно вскрикнула она. – Ты испытывал когда-нибудь подобное чувство, Кэрни? Доводилось ли тебе чувствовать, что вся твоя жизнь затаскана до дыр? Как, подобно этой протертой занавеске, с трудом скрывает она гнев, зависть и чувство провала, а равно гложущие себя амбиции и аппетиты, какие ни разу не осмелились себя явить?
– О боже! – выдавил Кэрни и попятился.
Голова презрительно усмехнулась:
– Начать с того, что занавеска сама по себе дешевая. Ты разве не так себя чувствуешь? Совсем как те занавески из какой-то оранжевой хрени, на которых аж мох вырос с того дня, когда их повесили, чтобы не снимать более.
Кэрни попытался что-то ответить, но обнаружил, что теперь уже у него пересохло во рту.
Наконец он промямлил:
– Элизабет занавесок никогда не вешала.
Голова облизала губы:
– Позволь мне кое-что тебе открыть, Кэрни: тебе не укрыться! За нею прячется твое смехотворно костлявое тельце, сорок с чем-то лет кривляется и позирует на публике, смеется и строит рожи (о да, Кэрни, строит рожи!), трясет своим длинным бердслеевским членом, и все затем, чтобы выделиться из толпы. Все это тщеславия ради. Но ты же не взглянешь за нее, не так ли? Стоит отдернуть занавеску – и тебя сожжет высвободившаяся после долгого заточения энергия.
Голова устало огляделась. Спустя пару мгновений она вопросила уже тише:
– Ты испытывал когда-нибудь подобное чувство, Кэрни?
Кэрни обдумал вопрос.
– Нет.
Лицо Валентайна Спрэйка словно бы осветилось внутренним флуоресцентным сиянием.
– Нет? – повторил он. – Ну как хочешь!
Он поднялся и вылез из-за софы, за которой сидел на корточках: энергичный мужчина лет пятидесяти, сутулый, козлобородый, с волосами оранжево-песочного оттенка. Бесцветные глаза его приобрели одновременно отсутствующее и упрямое выражение. Он носил коричневую флисовую куртку, которая была ему велика, узкие старые «левайсы», придающие бедрам искривленный и тощий вид, и походные ботинки «Меррелл». От него пахло самокрутками и дешевым виски. В одной руке, костяшки которой распухли от многолетней болезни или работы, он сжимал книгу. Удивленно