Она поворачивала зеркало во все стороны, но дом её был в тени, и ничего не получалось. Он видел отчаянье на её лице и вдруг сообразил: направил солнечный луч на её зеркало. Лицо Галии посветлело, и она направила его луч на Рифката. Глаза Рифката сразу заслезились, сердце бешено заколотилось, как будто его насквозь пронизал её отражённый луч.
А Галия смеялась на всю улицу ласковым, смущённым смехом. Как будто луч солнца, соединивший их, рассыпался звонким колокольцем, заполнил всё вокруг. Он не мог не ответить ей и стал тоже смеяться – но яркий день вдруг залило бледным светом, как будто фотографию улыбающейся Галии вытащили преждевременно на свет. И она сразу потеряла чёткие очертания…
«Шприц, – услышал Рифкат чужой голос. – Ещё раз переливание крови!»
Кто-то положил ему на лоб мокрую холодную тряпицу.
– Ничего, одиннадцать таких богатырей дали тебе кровь, значит, победишь…
Рифкат понял, где он, кто говорит и ходит рядом с ним, но всё равно, пока делали укол, а потом долго кололи левую руку, в потухающем от боли сознании билось только одно: яркий солнечный луч и Галия на балконе…
И вот ясно пришло то, что он всё это время хоть и смутно, самыми отдалёнными, неприкасаемыми закоулками души, но всё-таки помнил, знал: разодрав тёмное небо, сверкнула молния, разорвалась земля и степь, взметнувшись вверх, поползла в сторону, исчезла в тумане. Сам он, взлетев вместе с ней, завис в воздухе, как будто мир, опадая после взрыва, забыл про него и с каждым неразличимо крохотным мгновением становился всё темнее, даже огненный, ярче солнца, шар потух, и Рифкат начал плавно опускаться куда-то вниз, в бездонную пропасть…
Веки не размыкаются, как будто склеены чем-то. Во рту непереносимая горечь, а солнце жжёт, – он явственно чувствует это, лучи вонзаются в голову, и всё с дребезжанием начинает вращаться.
Пошла крутиться чересполосица снов, отрывочных видений. То он вцепился в пропеллер самолёта и вертится вместе с ним, до разрыва растягиваясь телом; то заблудился в ильметьевском лесу и зовёт, зовёт деда; то сидит под окнами Сашиной больницы и бренчит на гитаре, глядь – а пальцы истёрлись в кровь; то запрыгивает в кабину охваченного огнём трактора и тянет изо всех сил рычаг, а трактор не трогается с места. Пламя охватывает его одежду, руки и ноги, тянется к волосам…
– Воды!
По его губам стекает вода, шея и затылок становятся мокрыми. Сверху, с высоты, излучается бледный, холодный свет, постепенно он собирается в один пучок и превращается в малюсенькую точку, – это лампочка горит над головой.
– Проснулся? – ласково спросил его голос; он так был похож на голос мамы, что Рифкат зажмурился, чтобы ещё хоть на мгновение продлить иллюзию. – И крепко же ты спишь, сынок…
Даже движения её похожи на безостановочную