Любовь и ненависть / Мәхәббәт һәм нәфрәт. Разиль Валеев

стянув слуховой аппарат, сунул его в карман. Когда разозлится, всегда делает так и остаётся во всём мире один-одинёшенек. На этот раз, уже не слыша ничего, он всё не мог остановиться: – Ты посмотри, в селе на одну закрутку и то молодёжи не осталось – все в город сбежали. Дым ваш вонючий нюхать. Если уж так охота— лезь в угарную баню, дыши, раз приятно. В городе что – прочешут язык свои восемь часов, потом уткнутся в ящик этот – телевизор, и гори всё синим пламенем – что здесь у нас поля не убраны, рук не хватает. Ты посмотри, за током у нас целая шеренга комбайнов стоит: некому за штурвал сесть! А этих, командированных, я бы гнал помелом до самого города, откуда их понаприсылали. Лежат себе голяком, загорают – у них, видите ли, обеденный перерыв! Это в такое-то время, когда каждая секунда дорога! Нет, не знают они цену хлеба, цену земли. А один – тоже ещё нашёлся умник, пирожок на пуговицах! «Не горюй, – говорит, – бабай, страна у нас большая, тут хлеба недоберём, откуда-нибудь привезут». А мы побираться не привыкли! – повысил голос Харис-бабай. – Мы вот этой косой да серпом и себя кормили, и другим нашего хватало. А теперь с комбайном возятся до самой пороши, и толку нет. Эх, сынок, сынок, неужели и для тебя хлеб в магазине растёт? Сейчас таких бы, как ты, парней тридцать – враз бы это поле слизнули… Слышь, Рифкат, – останавливается дед. – Может, и вправду в село после армии вернёшься, а?

      – Видно будет, – неопределённо ответил Рифкат.

      – Что сказал? – Харис-бабай забыл от волнения, что убрал в карман слуховой аппарат.

      – Вернусь! – приложив руки воронкой ко рту, крикнул Рифкат.

      Сейчас он вспомнил, как потеплели тогда глаза деда и как закивали тяжёлые колосья, как будто тоже услышали и поняли его.

10

      Освободившись от своих дум, Рифкат всматривался в потолок, оглядел палату. Врач, по-видимому, вышла. В голове нет колющей боли, только гудит беспрерывно, как будто рокочет комбайн вдалеке.

      «Пока никого нет, надо попробовать встать», – решил Рифкат и сделал мучительное усилие, однако с места не сдвинулся. От напряжения ноги будто судорогой свело, всё тело охватила дрожь, мускулы напряглись, только голова не шевельнулась, и ему показалось, что никаких сил не хватит, чтобы приподнять непомерную её тяжесть. От испуга перед этим бессилием он попытался подняться рывком, и сразу же та прежняя боль, свернувшаяся ненадолго в голове, как аждаха[10], воспрянула в нём. Если лежать так же неподвижно, эта боль никогда не исчезнет. «Быстрее, быстрее, – прошептал Рифкат, – только бы избавиться от этой боли…»

      Вот он силится встать с кровати, а перед ним строй солдат. Иместо его рядом с Ильдусом свободно, – все его ждут, молча смотрят на него, ловят каждое его движение, и он, преодолевая боль и бессилие, спускается на землю, идёт к своему месту в строю. Но ватные ноги не чувствуют земли, будто он шагает по воздуху. А весь строй кричит: «Ур-ра!» Только почему-то звука не слышно, как будто всё это он видит по телевизору и ручку громкости повернули влево до предела…

      Вот