– Отдал. Так подал, что она не поняла в потёмках, кто угощает, протянул из-за спины подружек, так она и взяла. Не знаю только, всё ли съела.
– Об том не беспокойся, – махнула рукой мать, – Если хоть и разок надкусила, так уже подействовало.
– Уверена?
– Скажешь тоже, – глянула на него мать с обидой, – В первый раз что ли?
– Слышал-слышал, что умеешь, – усмехнулся Пахом, – Люди говорили.
– Люди сами не ведают, что болтают. Слышат звон, да не знают, где он. Ни один из них в глаза меня не посмеет ведьмой назвать, а то, что за спиной мелют, там, за спиной и останется. А я своё дело знаю. Будет Устинья твоей, коль люба она тебе, даже не сумневайся в том.
***
Наутро, когда Устя проснулась, Софьюшка уже хлопотала у стола. Устя встала с кровати, протёрла глаза, странные сны ей снились нынче, бродила она в тумане, и кто-то страшный, чёрный и большой, высотой с деревья, что в лесу растут, всё ходил за ней по пятам. Наскоро умывшись и позавтракав, чтобы Софьюшка не начала вдруг расспрашивать о вчерашних посиделках, схватила она вёдра с лавки, сняла со стены коромысло, и, поспешно выйдя со двора, направилась к колодцу.
– Эх, надо было лучше в огород пойти сначала, – сообразила она, уже завернув за угол, – Как бы Пахом и правда не пришёл, как обещался. Опять приставать начнёт.
Но было уже поздно. Впереди показался колодец, а возле него трое женщин с вёдрами да коромыслами. Они весело и громко судачили, обсуждая новости. Пахома нигде не было видно. Устинья подошла поближе, поздоровалась. Вёдра женщин уже были наполнены, и они, поприветствовав Устю, да расспросив её о житье-бытье, подняли свои коромысла на плечи, и пошли по улице, каждая в свою сторону.
Устя опустила ведро в колодец, зачерпнула водицы, и только было хотела поднимать, как почувствовала, как кто-то обхватил сзади её руки. Она вздрогнула, обернулась, и увидела Пахома.
– Ты? – вспыхнула она, почувствовав, как сердце её вновь бешено забилось.
– Ну ведь обещался я прийти, – ответил тот, – Дай-ко, пособлю ведро поднять.
Устинья пожала плечами, отняла руки. Пахом ловко вытащил ведро из колодца, и перелив воду, опустил ведро снова. Наполнив и второе, он повернулся к девушке.
– Как спалось нынче? – спросил он у Устиньи.
– Хорошо спалось, – ответила та, опустив глаза.
– Вот и ладно. Придёшь вечером на посиделки?
– Не знаю, как Софья скажет, – пожала плечами девушка.
– Да что ж это такое, всё Софья да Софья, али она указ тебе?
– Она моя сестра старшая! – Устинья подняла на Пахома сердитый взгляд, – Не говори так о ней!
– Да что я такого сказал? – развёл руками Пахом, – Ведь это не она тебе, а ты ей отца и мать-то заменила. Кто кому ещё обязан, бабушка надвое сказала.
Устинья вскинулась было на него, и тут же вдруг осеклась.
– А ведь есть правда в его словах, – подумалось ей, – Ведь это я всё по дому делаю: и за скотиной смотрю,