– Наше-ел, – довольно протянул Гаев. – И блесна тут как тут.
Он стал копаться в брезенте, извлекая рыболовные снасти и бережно раскладывая их на видном месте. Гаев любил, чтобы все было под рукой и в полном порядке. Уже час не клевало. Речка словно издевалась над ними. Товарищи переглядывались, понимая, что терпение – главное для рыбака, и торопиться некуда. Решили перекусить, но тут у Гаева клюнула и сорвалась, блеснув серебристым хвостом.
– Гай, ну что ж ты! – прошипел Гордеев, кинувшись к своей удочке на всякий случай. Подумал: а вдруг у него сейчас клюнет, раз у коллеги только что ушла?
– Первый блин комом, – с улыбкой заявил Гаев, подтянул леску и, насадив на крючок ароматизированную кукурузу, лихо закинул поплавок метрах в семи от берега. Тот весело булькнул в тишине и закачался на воде, как крошечный буек. – Зато теперь мы хотя бы уверены, что рыба здесь водится. А то я уж думал…
Позабыв о перекусе, рыбаки с азартом и надеждой не сводили глаз со своих поплавков. Рыба «проснулась», раздразнила воображение, теперь только и успевай вытаскивать, думали они.
– Донку поставлю, пожалуй, – поднялся Горбовский спустя десять минут тишины, нарушаемой только вкрадчивым шумом листвы на деревьях и хлопками ладоней (беспощадно грызли злые утренние комары).
– Дело хорошее, Лев Семенович, – одобрил Гордеев, прихлопнув очередного кровососа на шее, и принялся растирать кровь между пальцев с задумчивым выражением небритого лица.
Горбовский выпрямился, хрустнул засиженными суставами, размялся и покрутил головой. На природе, подальше от города, дышалось гораздо свободнее, чем в лаборатории. Он вдохнул полной грудью этот влажный и вкусный воздух и задумался, глядя туда, где всходило солнце. Ему редко удавалось вырваться из круговорота институт-лаборатория-дом куда-нибудь еще, поэтому сейчас внутри него царило странное спокойствие, а в чертах лица угадывалось умиротворение, которое так редко посещало его натуру. Мужчина думал о своем, редко и напряженно моргая большими синими глазами и покусывая тонкие бесцветные губы.
Гордеев и Гаев уже много лет называли друг друга кратко, даже как-то по-ребячески – Гордей и Гай, а вот Горбовскому не решались видоизменять фамилию. И на то были свои причины.
Во-первых, Лев Семенович был старше на семь лет, хоть и являлся им другом со времен учебы. Он поступил на первый курс, когда ему было двадцать пять, а Славе Гаеву и Саше Гордееву – по восемнадцать. Горбовский получал второе высшее образование, а они только что выпустились из школы. С тех пор миновало семнадцать лет. Гордей и Гай обзавелись семьями, а вот Горбовский…
Да, у него судьба сложилась иначе.
Во-вторых, Лев Семенович был старшим научным сотрудником, правой рукой Пшежня, его уважали и ценили, несмотря на множество вещей, из-за которых обычно увольняют. Рабочая субординация, отточенная за столько лет, сказывалась и в обыденной жизни.
В-третьих, Горбовский никогда не был человеком, к