Усобица Князем на поганыя погыбе, рекоста бо брат брату: се мое, а то мое же. – Погыбе – вместо глагола в форме аориста предполагаем существительное погибель, так как прилагательное поганыя стоит в ед. ч., в форме род. п., в то время как мн. ч. было бы поганы(и)х. Если «погибель» стояло в конце строки, то конец слова мог быть над строкой и впоследствии утрачен.
<p>34</p>
А Игорева храбраго плъку не кресити. – Мотив воскрешения погибшего войска входил, видимо, в состав мифов о славянском воинском божестве или же об «огненном» громовержце, «возбудителе и оживителе» (см. след. статью, № 35).
Кресити – «воскрешать, оживлять», связано со словом кресъ («солнцеворот», «огонь», «сверкание») (Словарь, 1981. С. 38; Фасмер М. Т. 2.).
<p>35</p>
За ним кликну Карна и Жля, поскочи по Руской земли, смагу мычючи в пламяне розе…
Карна (сербохорв.) – «ругань, брань, ссора». Производное с суф. – ьnа от гл. *kariti – «сердить, злить» (сербохорв.). Однако др. – русск. карити – «оплакивать»; в то же время русск. диал. карна – «крик птицы из рода вороновых», а карить – «упрекать, выговаривать».
Сюда же производное с суф. – ьbа (имя действия) от гл. *kariti – церк. – слав. карьба – «ссора, ругань, раздор» (Этимологический словарь, 1983. С. 153–155).
Таким образом, карна, должно быть, содержит значение «оплакивать» и одновременно «упрекать, выговаривать», так как требуемое пояснение содержится в тексте памятника: даже другие народы «каяли князя Игоря».
Жля = вопль. – В древнеславянском Паремийнике вопль; в Толковых пророчествах попа Упыря Лихого 1047 г. на месте вопля – желя, типичное для болгарских текстов X в. (Алексеев, 1984. С. 99). Ср.: «о стенание и желя» (Успенский сборник, 1971. Стб. 189а. С. 3).
Смага – многозначное слово, связанное с понятиями огня, жара, сухости, копоти, а также с огнестрельным оружием, силой, мощью, одоленьем и победой (Даль, Срезневский, Фасмер, Словарь-справочник, 1978. С. 176, 177).
Мычючи – от мыкати, умыкати («уводить, похищать»); в южно– и западнославянских языках – «двигать, подергивать», «резко двигать, дергать» (Этимологический словарь, 1992. С. 31; Фасмер М. Т. 3).
Пламенный рог – в данном случае у нас имеется возможность утверждать, что это сосуд, подобный рогу по форме, так как существует летописное: «из рогъ его яко углие горячое иходило» (Словарь-справочник, 1978. С. 48), а также хеттский текст, представляющий собой описание ритуала, осуществлявшегося при сооружении нового дворца, в котором образ царя связывается с возвращением его ранее утерянных и как бы разобщенных частей существа:
«Приди ты, Орел (Орел фигурирует в качестве вестника к богу Грозы и богу Солнца). (И) лети!..К месту вечного огня лети!И принеси мне кинуби!» («Горшок (?) для жара»).
Возврат кинуби соотнесен с обретением «прежнего лада», «обновлением» царя (Ардзинба, 1982. С. 115. Примеч. № 37, 38).
Огонь и жар «воскрешения», «смага в пламенном роге», связанная с проявлением одоления и победы, а через слово «мычючи» – с молнией и грозой, имеет естественный повод для соотнесения с символикой факелов древнеславянского ритуала на празднике в честь мертвых, когда «весною в воскресенье четвертой недели поста, совершая праздник в честь мертвых, лужичане ходят на Тодесберг, с зажженными факелами, поминают покойников и на возвратном пути поют: “Смерть мы погасили, новую жизнь зажгли”» (Словарь-справочник, 1978. С. 178). Можно утверждать, что существует определенное соответствие между этим и упомянутым хеттским ритуалом, в котором кинуби соотнесен с обретением «прежнего лада» и «обновлением» царя.
Понятие условий «воскрешения» применимо также к трехфигурной композиции терракотового рельефа из Ольвии с изображением Гермеса, Орфея и Эвридики. В правой руке у Гермеса Психопомпа, проводника душ в подземный мир, большой горящий, вертикально стоящий факел, так как Гермес «не ведет души, как обычно, во мрак, а, напротив, выводит их к свету… На погребальных стелах факел обычно изображается опущенным как символ погасшей жизни, здесь же символика совершенно иная, противоположная по содержанию – бог освещает выход в жизнь» (Лейпунская, 1982. С. 81–85).
Эта аргументация, которая дана выше, ведет непосредственно к соотнесению «смаги в пламенном роге» с фольклорными представлениями об Илье-пророке как «огненном», «тученосном» громовержце, «небопарном орле»; «из уст его огонь-пламень горит». Он «возбудитель и оживитель». Одновременно «Илья – бараний рог» (Макашина, 1982. С. 85, 86, 91).
Эта же аргументация приводит к «плачу по Роланду» в «Песне о Роланде», он также направлен на воскрешение Роланда:Над Францией меж тем гремит гроза,Льет ливень, хлещет град крупней яйцаИ молнии сверкают в небесах,И – то не ложь! – колеблется земля…это по Роланду скорбь и плач.(Песнь о Роланде, 1994. С. 67. Ст. 1423–1437).
Думается, что будет к месту вспомнить, что Иисус Христос плакал перед воскрешением Лазаря. Таким образом, скорбь и плач имеют свойство направленности, или отнесенности, к воскрешению умершего: посредством этих состояний выражается желание воскресить умершего. Огонь (или молния) в этом случае выступает в роли воскрешающей силы, он связан также с обретением «прежнего лада» и с «обновлением» больного. К Илье как громовержцу обращались с молитвами о здоровье: «Молюсь тебе, святой Божий Илья! Пошли тридцать ангелов в златокованом платье, с луки и стрелы… Спустите мне гром и молнию, отбивайте и отстреливайте от раба Божия уроки и призоры, потяготы и позевоты» (Макашина, 1982. С. 96). Очевидный, хотя и «внешний» смысл воскрешающей силы молнии заключен в словах Ромео:
Нередко люди в свой последний часБывают веселы. Зовут сиделкиВеселье это «молнией пред смертью»…(Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт 5.Сц. 3. Пер. Т. Щепкиной-Куперник).<p>36</p>
А злата и сребра ни мало того потрепати. – Потрепати – от др. – русск. трепати; треплю – «убиваю» (Фасмер. Т. 4. С. 98). В данном случае загубить золото и серебро на выкуп мужей из плена.
<p>37</p>
Емляху дань по беле от двора. – Белъка – денежная единица. Ср.: «в сандалакши у мунданахта (две) беле» (Словарь, 1988. С. 363).
<p>38</p>
Игорь и Всеволод уже лжу убуди… – Лжа – «несогласие, вражда» (Этимологический словарь, 1990. С. 256).
<p>39</p>
Ту Немци и Венедици, ту Греци и Морава поют славу Святъславлю…
Немци – в данном случае это жители южноитальянского города Бари (см. далее в тексте данной статьи).
Венедици – это венециане-венеты, жители города Венеции, а не венеты (венеды), которые некогда жили в Малой Азии, на побережье Черного моря, в Пафлагонии (Hom. Jl. II. 852; L. 1, 1–3), затем на побережье Адриатического моря (Herod. 5, 9), и в Северо-Западной Галлии, на побережье Атлантического океана (нынешняя Нормандия во Франции) (Cs. Bell. Gall. II, 34), а также на южном побережье Балтийского моря, к востоку от Вислы. Страбон считал галльских венетов предками адриатических (Забелин. Ч. 1. С. 29, 30). Современный исследователь А. Б. Черняк пришёл к выводу, что адриатические и прибалтийские венеты «принадлежали к одному и тому же этносу». Ср.: немецкое Wenden – «(поморские) славяне» (Черняк, 1991. С. 56, 57. № 101). Но в житии св. Кирилла по списку Е. В. Барсова «имя Венеции передано: «въ Бьнятъцихъ», форма, относящаяся к Великоморавской эпохе» (Лавров, 1930. С. XX). И главное: в тексте памятника «Венедици» и вел. – моравск. форма «в Бьнятъцихъ» («венециане») совпадают. В перечне народов «Повести временных лет» венедици-веньдици = венециане. Поэтому уверенно возникает: венедици = венециане.
В то же время немцами в разбираемом тексте наименованы жители южноитальянского города Бари. Баряне («немцы») и венециане связаны ситуацией отношения к свт. Николаю, к православию и к Русской земле. Эта ситуация, в свою очередь, связана с событиями перенесения мощей свт. Николая из города Миры Ликийские в Малой Азии в город Бари 9 (22) мая 1087 г.
В сочинении русского очевидца этого события читаем:
«…в Баре граде Муруманьсте, Немечьскыя области» («в Баре, городе нормандском, немецкой области»); «…в Бар, в град Немечьскый, обону страну моря» («в Бар, город немецкий, на ту сторону моря»). (В 1071 г. норманны Роберта Гвискара захватили город Бари, а к 1072 г. овладели Южной Италией и Сицилией.) Далее: «Весть же приимше баряне, яко венедици (венециане) ту суще (в Антиохии) и хотять прежде их шедше и взяти святаго Николу, ускориша…»
Во время перенесения мощей свт. Николая в Бари и одновременно в Киеве он совершил разные чудеса (Макарий, 1995. С. 556. Прилож. к Т. 2. № 7. С. 244, 482. № 389, 236, 482, 358).
Календарь венециан, а также восточных и южных славян, в соответствии с Ортодоксальной Традицией, начинался с марта; mos Venetus («венетский обычай») – так называли этот мартовский стиль в Европе (Бережков, 1963).
Таким образом, баряне и венециане представляют географическую пару «священной географии».
Другую пару представляют греки и моравы: Византия (греки) – центр православия, а Великоморавская держава связана с деятельностью просветителей славян, византийцев Кирилла и Мефодия.
<p>40</p>
Кають Князя Игоря, иже погрузи жир во дне Каялы рекы Половецкия, Рускаго злата насыпаша. – Жир – «богатство, довольство; пастбище, пажить» (Словарь, 1978. «Жир»). «Пища, корм, откармливание». Связано с «жити», «жить» (Фасмер М. Т. 2).
В этих понятиях заключено значение средств к жизни. Поэтому погружены были не только богатство и не только «корм», которые придется «загубить» на выкуп пленников, а также погружены воины, приносящие добычу, воины выступают как синоним русского золота. Утверждение данного типа содержится в словах немецких послов, сказанных в 1075 г. великому князю Киевскому Святославу Ярославичу, который, гордясь, показал им свое богатство, – золото, серебро, шелковые ткани: «Это ничего не стоит, ведь это лежит мертво. Лучше этого воины. Ведь мужи добудут и больше того» (ПЛДР, 1978. С. 211).
<p>41</p>
Чръпахуть ми синее вино с трудом смешано; сыпахуть ми тъщими тулы поганых тлъковин великый женчюг на лоно.
Синее вино – это красное виноградное вино в Древней Руси, как вино белое – это «зеленое вино», по сообщению И. Забелина. Здесь синее – это погребальное вино. В фольклоре и мифологии синий – это цвет потусторонних предметов подземного царства, связан со смертью. «Синий камень» в русских заговорах (Дмитриева, 1982. С. 39); «синии молнии», несущие гибель воинам Игоря (Слово о полку Игореве. Др. – русск. текст. С. 12); «синий челн» Харона, «синии собаки», «синий камыш» в Аиде (Вергилий, 1935. VI, 400; 410–425).
Показательно, что, с точки зрения физической оптики, у синего цвета низкое значение l, самое высокое значение l связано с пурпурным цветом (самое низкое значение у соседнего с синим по спектру – у фиолетового, «демонического», цвета) (Топоров, 1988. С. 30).
Тощий – «пустой, невзрачный»; но связано также с «тоска», «стенание»; «горе, печаль» (Фасмер М. Т. 4). У западных славян души усопших назывались тощими (Забелин, Ч. 2. С. 299).
Тлъковины – толковины, «тиверьце, иже суть тълковины» (Шахматов, 1916. С. 29). «Поганые толковины» – некрещеные тиверцы. «Поганы» на языке славян означает «нехристи» (Об управлении, 1991. С. 115). Д. С. Лихачев высказал идею о том, что «поганые толковины» – это союзные Игорю Святославичу ковуи (Лихачев, 1978. С. 231). Однако что можно сказать относительно тождества «замиренных» половцев-ковуев и «поганых толковин» и как обстоит тогда дело с тиверцами, – осталось без ответа. Если нет ответа на эти вопросы, то существует вывод Д. С. Лихачева, сделанный после сравнения сна Святослава в «Слове о полку Игореве» и сна Мала, Древлянского князя, который сохранился только в «Летописце Переяславля Суздальского» (XIII–XIV вв.): «Сон Мала – это древнее этнографическое подтверждение сна Святослава» (Лихачев, 1978. С. 231). Во сне Святослава одели черным покрывалом (одеялом – «паполомою») и черпали ему «синее вино»; Мал видит между пирами один и тот же сон: княгиня Ольга дарит ему «одеяла чръны с зелеными узоры». Святославу сыплют «великый женчюгь»; Малу дарит Ольга многоценные красные одежды, «вси жемчюгом иссаждены». Признавая в сне Святослава присутствие древнеславянских этнографических элементов, стоит ли приспосабливать к ним ковуев? Тиверцы – восточнославянское племя, распространенное с юго-запада (от устья Дуная, Днестра, Южного Буга) на восток до Днепра. В Лаврентьевской, Радзивиловской и Ипатьевской летописях тиверцы определяются во взаимодействии с этнонимом «уличи», их соседями. Они прозваны греками Великой Скуфью (Ипатьевская летопись, 907).
В предхронологической части летописей: «А Оуличи Тиверьци седяху по Бугу и по Днепру, оли до моря» (Ипатьевская летопись, Радзивиловская летопись). «А Оуличи Тиверьци седяху бо по Днестру оли до моря суть гради их и до сего дне» (Лаврентьевская летопись).
«Баварский Географ» (памятник IX в.) упоминает «скорей большую группировку (племен), чем небольшое племя» Unlizi (уличей) на Дунае: «многочисленный народ», у которого весьма большое по сравнению с другими племенами в этом памятнике число городов – CCCXVIII (318) (Шапошников, 1994. С. 115–123). Ср.: в Лаврентьевской летописи: «Суть гради их (уличей, тиверцев) и до сего дне». «Толковины» является эпонимом для тиверцев: так называли их другие этносы, но не они сами себя; как, например, для сколотов эпонимом является «скифы», – так они названы были греками.
Примечание. Предпочтительным объяснением названия «скиф» считается греч. skuta «шкура»; скифы «люди в коже». В то же время В. И. Абаев связывает слово «скиф» со словом германского происхождения skut «стрелок из лука», «стрелять», – было дано скифам их древними соседями, германцами, а от них было усвоено греками и проникло в Малую Азию (Техов, 1980. С. 12). Однако в том и другом случае – это были бы объективные этнографические данные одного народа о другом. Но на самом деле такого объективизма по отношению к народу-соседу почти не наблюдается: даются насмешливо-враждебные прозвища. В составе Скифии присутствовал праславянский этнос, соседями которого были германские племена. В языке западных и восточных славян было слово skuta. В Славонии, в районе Градишки и Новски – это «нижняя часть рубахи, наподобие юбки, из более грубого полотна», которая пришивалась к полурубашке, оплечку» (Керимов, 1994. С. 126, 127). У восточных славян skut «пола одежды». В др. – герм. языках skaut имело сходное значение «подол, край, кайма» (Фасмер М. Т. 3). Таким образом, если в слове «скиф» есть германский след, возможно, это связано со значительной ролью женщин в скифском обществе, поэтому сколотам дано было прозвище «бабский подол», ставшее их эпонимом. Однако существует словенское слово skuta – «сыр» (Шавли, 2000. С. 66). Это возвращает проблему имени «скифы» к древним их названиям – «доители кобылиц», «млекоеды». —
Итак, тлъковины. – К. Г. Менгес предполагает, что слово тлъковины является синонимом церк. – слав. тлъковьникъ («переводчик»), тогда как гл. тлъковати является производным от тлъкъ («разъяснение, истолкование») (Менгес, 1979. С. 146). Однако если можно провести четкую границу между этими словами, то в данном случае вовсе не обязательно это делать, ибо здесь возможен принцип двузначности: переводчики с других языков и одновременно истолкователи древних обычаев, обрядов, а также гадатели (имеются древние известия о множестве гадателей у скифов и у славян). Ср.: у Вергилия: «Азил, толкователь бессмертных и смертных» (Ver. En. Х, 175). (Он «толковал» по внутренностям принесенных в жертву животных, по звездам, по полету птиц и по месту, в которое ударила молния.). То обстоятельство, что тиверцы были переводчиками, следует сопоставить с сообщением Геродота о переводчиках, которых нанимали скифы во время торговых операций с другими племенами, а также с сообщением Константина Багрянородного о печенежском племени толмачей-переводчиков.
1. «Скифы же, когда приходят к аргиппеям (племя на восточной границе Скифии. – Л. Г.) ведут с ними переговоры при помощи семи толмачей на семи языках» (Herod. IV, 24). Пограничные племена были нередко двуязычны, поэтому представители их занимались «переводческим промыслом», обслуживая купцов, но не исключено, что в каком-то племени, по традиции, изучалось несколько языков и все «Геродотовы» переводчики нанимались из одного такого «промыслового» племени.
2. «Вся Пачинакия (Печенегия. – Л. Г.) делится на восемь фем (племенных областей. – Л. Г.)… название шестой [фемы] – талмат» (Об управлении, 1991. С. 155). Комментарий: «Племя Талмат» (расширенный вариант – Вороталмат) соответствует тюркскому Боро Толмач – «темный переводчик» (Об управлении, 1991. С. 389. № 10). Это племя, скорей всего, не только «промышляло» переводами, но представители его назначались вождями исполнять должности переводчиков.
Тиверцы занимали территорию Центральной Великой Скифии, «исконной Скифии» по Геродоту, на севере граничили с волынянами и галичанами. В Галицкой земле был город Толмач, современный Тлумач в Ивано-Франковской области. Поселения тиверцев – на старых скифских городищах. Орнамент на керамике – характерный для гето-скифской керамики: на горшке вокруг плечиков налепной валик с лунками, – этого признака нет у других славянских племен. Общие славянские признаки керамики тиверцев – это линейно-волнистый орнамент (Г. Б. Федоров, археолог, исследователь тиверского материала. Сведения сообщены в личной беседе 31.07.87 г.).
Под ударами печенегов и половцев тиверцы к XII в. отошли к северу, где смешались с соседними славянскими племенами. С днепровскими полянами у них была историческая близость, несмотря на юго-западную отнесённость этого этнонима, которая не утрачивается при их упоминании в летописях. Было и генетическое родство не только по славянским, но и по скифским признакам. «Наибольшее морфологическое сходство серии Николаевка-Казацкое (могильник поздних скифов в Бериславском районе Херсонской области) обнаруживается с полянами, особенно с группой сельского населения, и наибольшее – с серией переяславских полян» (Кондукторова, 1979. С. 68). Необходимо признать, однако, что в тексте памятника не сами «толковины» сыплют жемчуг, а некто из их колчанов, как части похоронного обряда, сыплет жемчуг на лоно князю.
<p>42</p>
Всю нощь с вечера босуви врани възграяху, у Плесньска, на болони, беша дебрь кисаню, и не сошлю к Синему морю.
В словосочетании «беша дебрь кисаню» слово «кисаню» так и осталось непонятым в связи с искажённой формой слова и потерей его качества – реального смысла. Поэтому выявить «разумное или идею» (Гегель) в слове или определённом словосочетании памятника и составить правильное понятие о представлении автора и его современников, тот принцип, вокруг которого должно вращаться намерение исследователя.
Босуви-бусови – «серые» (Словарь, 1975. С. 359).
Бусой-буской – «серый» (Словарь областной, 1982. С. 186, 187).
Переводчики и комментаторы остановились на стилистически нейтральном содержании выражения босуви врани – серые вороны. Но бусый по матералам В. И.Даля включает тёмно-голубосерый, а бусеть – темнеть, чернеть (Даль. Т. 1. 1998. С. 145). В Словаре М.Фасмера аналогичные значения: бусый – тёмно-серый, пепельный; бусеть – становиться серым, голубым, темнеть (Фасмер. Т. 1. 1996. С. 252). Нейтральное серый автором трижды применено к волку. Однако у автора нередко определения имеют стилистически особую окраску в зависимости от обстоятельств. «Нощь стонущи ему грозою»; «седло кощиево»; «веселие пониче»; мирные жители города Римова не просто падают, а в смятении «кричат под саблями половецкими»; русские воины «рыкают акы туры, ранены саблями калеными»; Изяслав Василькович «изрони жемчужну душу из храбра тела»; ветер «веселие (Ярославны) по ковылию развея». Поэтому в тяжёлом сне Святослава каркающие вороны в потёмках после захода солнца, вечером, не просто серые, а «босуви врани» – тёмные, мрачные.
У Плесньска на болони – *Pleteno – «широкий», – Плетенской / Плетеницкий лиман, или Великий луг, заливаемое пространство между Днепром и Конкой (карты Риччи Занони и Исленьева), сюда же у Плесньска на болони (Слово о полку Игореве) (Трубачёв, 1993. С. 11).
Беша – аорист 3-го л., мн. ч. «были», но по смыслу беша относится не к «дебрь», а к «кисаню» во множественном числе.
Дебрь (дьбрь) – «обрыв, ров; горный склон, поросший густым лесом» (Словарь, 1990. С. 131). А также могила-ров: «…и уподоблюся низходящым в ров» – «…чтобы я не уподобился нисходящим в могилу» (Пс. 142, 7. Церк. – слав. и русск. текст).
Кисань – явно искаженное слово (обзор вариантов см.: Словарь-справочник, 1967. С. 183, 184). Объяснения, являющиеся логическим анализом: И. М. Снегирев: река Сань – «къ Саню»; В. В. Макушев, В. Н. Перетц: сань – «змей», поэтому «дебрьски сани». Д. С. Лихачев развил это чтение «сани» как средство перевозки покойников (Лихачев, 1978. С. 231). Но тогда тело Святослава «несоша» в санях для захоронения к Синему морю – идея не реальная и, таким образом, не разумная. Предлагаем «разумное или идею» (Гегель), осмысленное слово кисань: чтение кисань – искаженное кинъсъ, киньс, кинисъ, кинсонъ, киньснь («подать, дань» – от греч. κηνσος: Словарь XI–XIV вв. Т. IV. С. 210; Фасмер. Т. 2, 1996. С. 235; Вейсман, 1899–1991. Стб. 705); «отъ киихъ приемлютъ дани, или кинсъ» (Мф. 17, 25; Апракос, 1983. Стб. 50б).
Важный исходный пункт для обоснования чтения кисаню как кин(ь)сню от др. – русс. киньснь «налог, подать, дань» – «это когда переписчиком допущена гаплография (единократное написание): буква, слово, словосочетание, которые в тексте встречаются дважды, следуя друг за другом, написаны только единожды» (Мюллер, 2004. С. 63).
Кисаню вместо киньсню с перестановкой звука: гласный после н перенесён после с, а два н в слове, следуя друг за другом, написаны только единожды.
Дебрь кисаню (киньсню) – дебрь (дьбрь) «обрыв, ров, горный склон, поросший густым лесом» (Словарь, 1990. С. 130). Также могила-ров: «… и уподоблюся низходящым в ров» – «… чтобы я не уподобился нисходящим в могилу» (Пс. 142, 7. Церк. – слав. и русск. текст). Кисаню (киньсню) сущ. м.р. ед.ч. д.п. по типу склонения существительных мужского и среднего рода с окончанием в им. п. ед. ч. [ь] или [е] – после мягких согласных. – «Ров дани, налогу».
Без ссылки на эти русские формы греческого слова, обозначающего «подать, дань», до сих пор мы очень слабо представляли себе, какое содержание заключено в «дебрь кисаню». При этом мы должны подразумевать видение сна Святослава целиком, с этим заключительным видением дебри-рва-могилы. И должны знать, что видение сна включает всё, что связано со смертью человека и похоронами умершего.
Святослав видит себя умершим, он лежит на тисовой кровати, покрытый черным покрывалом. В это время некие «поганые толковины» справляют похоронный обряд, неизвестный христианским источникам: черпают темно-красное (синее) вино покойнику (ср. скифскую похоронную обрядность: «устраивают… угощение, причем подносят и покойнику отведать тех же яств, что и остальным». – Herod. IV, 73), сыплют из колчанов ему на лоно крупный жемчуг и говорят о нем хорошие слова («и негують мя»). В эту ночь громко грают тёмные, мрачные вороны вблизи его терема.
Только при наличии такого фона можно рассматривать значение словосочетания «дебрь кисаню» как могилу, в которую должны захоронить тело Святослава. Первоначально могло быть «дебрь киньсню» – дебрь (ров) подати, дани смерти, которая берёт тело умершего: «Смерть не все возьмёт, только свое возьмёт» (то есть плоть) (Даль, 1984. Т. 1. С. 225). Однако это не исчерпывает условий истинности выражения «дебрь киньсню». По учению Св. Отцов первых веков христианства, душа умершего человека подвергается в воздушном поднебесном пространстве нападению, мытарствам духов злобы, которые разными способами пытаются доказать, что человек был грешен, поэтому принадлежит им как их дань. Об этих духах злобы сказано, что они «гонители, мытари, сборщики податей», а также «данщики» (Серафим, 1992. С. 68, 70, 72).
Исследователями отмечено, что оригинал «Слова о полку Игореве» испытал заметное воздействие югославянской графики в период так называемого второго югославянского влияния на русскую письменность (XV – нач. XVI в.). Иначе говоря, полагают, что непонятное русскому читателю «кисаню» является нормальным сербским словом «кисанье» – «возбуждение плача» – с окончанием «ю» после мягкого «н’», – «дебрь кисаню», то есть «дебрь плачу(а)». Этот вывод П. Вяземского был, к сожалению, поддержан в наше время В. И. Стеллецким, одним из лучших современных переводчиков и комментаторов Слова (Стеллецкий, 1981. С. 258). И вместо разумного или идеи появилась какая-то абстракция – мрак неведомого Ущелья Кисанского у Плеснеска на пойме, откуда прилетели вещие вороны ко дворцу Святослава и всю ночь каркали там. Это представление никак не согласуется с событием похорон Святослава в его сновидении: из него никак не усматривается, будто у Плеснеска на пойме располагалась «дебрь плача» – «мрачное Ущелье Кисанское». Кроме того, это нарушает синтаксическую конструкцию описания сна: в нём все действия, связанные с похоронами, даны в прошедшем времени и закончились вместе со сном Святослава. Однако «дебрь плача», как топографический объект, не могла «закончиться» с его сном.
В связи с этим появляется способ объяснить, что значит вторая часть предложения: и не сошлю к Синему морю. – Святославу во сне виделась его смерть и приготовление к похоронам в тот момент, когда он думал об организации воинского похода к Синему (Азовскому) морю на помощь Игорю. Но, видя свою смерть, он, естественно, подумал во сне, что не сможет теперь послать к Синему морю. Тут же, после того, как он рассказал свой сон боярам, он действительно попытался организовать этот поход к Синему морю.
С учетом сказанного, вполне правдоподобным должен быть перевод второй части последнего предложения из сна Святослава в таком виде: «У Плеснеска на оболоне был ров дани смерти, могила, и не послать к Синему морю».
