– Отвечайте, Люска!.. Когда через несколько дней после смерти Большого Луи вы заговорили на углу улицы Потье с девицей Адель Пигасс, впервые ли вы тогда имели сношения с женщиной?
Люска не шелохнулся. Только побледнел и уставился в одну точку широко открытыми немигающими глазами.
– Девица Пигасс, которая посещала «Боксинг-бар» и занималась своей профессией на улочках, прилегающих к рынку, упоминалась здесь не раз и, надеюсь, сейчас выступит на суде в качестве свидетельницы…
– Больше вопросов нет? – рискнул спросить господин Никэ.
– Еще несколько, господин председатель. Не соблаговолите ли вы спросить у свидетеля, почему он вдруг почувствовал необходимость сблизиться с этой девицей и посещал ее несколько раз?
– Слышали вопрос?
– Я не знаю, о ком идет речь…
Эмиль уже не сидел, он почти стоял. Вцепившись обеими руками в барьер, он так сильно наклонился вперед, что его ляжки не касались скамейки, и жандарм даже придержал его за локоть.
– Не спросите ли вы у свидетеля…
Лурса не договорил. Рожиссар снова обратился с протестом…
– Прошу прощения! Не окажете ли вы мне, господин председатель, величайшее одолжение спросить у свидетеля, в чем он как-то ночью, лежа в постели с вышеупомянутой девицей, ей признался?
Следовало держать его все время, каждую секунду, на прицеле своего взгляда. Мгновенная передышка – и он, чего доброго, оправится. В нем чувствовался как бы прилив и отлив, падение и взлет, то он весь напрягался, свирепый и жестокий, то, растерянный, искал опоры вовне.
– Не слышу ответа, господин председатель…
– Говорите громче, Люска…
На этот раз Люска глядел на Эмиля, на Эмиля, который громко и тяжело дышал, весь нагнувшись вперед, словно собираясь перескочить через препятствие.
– Мне нечего сказать… Все это неправда!..
– Господин председатель… – попытался еще раз вмешаться Рожиссар.
– Господин председатель, я прошу дать мне возможность спокойно продолжать допрос… Соблаговолите спросить свидетеля: правда ли, что вечером седьмого октября, когда Маню, услышав выстрел, поднялся на третий этаж, Люска успел проскользнуть на чердак, где ему пришлось просидеть несколько часов, так как обратный путь был отрезан следователем и полицией?
Маню сжал кулаки с такой силой, что, должно быть, почувствовал боль. В зале никто не шевелился, и Эфраим Люска, он же Жюстен, был всех неподвижнее, недвижим, как неодушевленный предмет.
Все ждали. Никто не нарушал его молчания. А сам Лурса, стоя с вытянутыми руками, казалось, гипнотизировал его.
Наконец голос, идущий откуда-то издалека, произнес:
– Я не был тогда в доме.
Послышался дружный вздох публики, но это не был вздох облегчения. В воздухе пахло нетерпением, насмешкой. Все ждали, обернувшись к Лурса.
– Может ли свидетель подтвердить нам клятвенно,