У них дома жила настоящая обезьянка, которую подарил отцу кто-то из друзей. Они назвали ее Коба. Мама ее была чистая грузинка, работала акушером. Она умерла еще когда Рита была маленькой, как он понял, от чахотки, после чего они с отцом и переехали в Одессу. Поэтому по-грузински она не понимала ни слова, но вот грузинские штрихи, переданные ей от матери, он в ее облике сразу различил наперечет. За год до ее совершеннолетия отец внезапно пропал. Скорее всего бежал из-за проблем, ей не успел оставить и записки. Какой-то человек позже передал от него весточку, что он жив, но увидеться они смогут не скоро. О его местонахождении она до сих пор не знала. Так она осталась одна в большом доме, и пока опека рисовала ей бумажки для отправки в приют, ей уже стукнуло восемнадцать. Какое-то время она еще получала помощь от друзей отца, потом начала работать сама, жила временами с разными ухажерами, но после нескольких лет такой жизни уехала в Москву и поступила на обучение на актрису. Ходила даже время от времени на кастинги, но особых успехов на этом поприще не имела и учебу в конце концов бросила не довершив. Тут же, в Москве, в первые пару лет нашла себе жениха. Его семья принадлежала к роду Чарторыйских, владельцев сотни тысяч полотен, включая даму с горностаем руки Да Винчи. Никто из них, впрочем, с ним самим поддерживать отношения не спешил. Леня не понял, на что именно она намекала, история запутанная, но было похоже, что у нее есть какие-то виды на их деньги в результате развода. План выглядел посредственно, но Розанов не стал вдаваться в детали. Важнее было то, что с мужем Рита уже давно не виделась. Она, кажется, не говорила об этом прямо, но по всему было понятно, что это так. И было похоже на правду. Возрастом она была не более, чем на десять лет младше его (хотя в начале ему она показалась совершенно молоденькой).
В какой-то раз он принес ей букетик карликовых роз, нёс его спрятанным под курткой. И как-то спонтанно вышло прикосновение их рук. Она не поняла куда идти, и он направил ее, слегка проведя пальцами по ее ладони, после того, как вручил ей букетик. Всё происходило естественно, и они не подали виду, но внутри он растаял от удовольствия. Легкое тепло исходящее от нее, отразилось в нем многократно и разрослось в пожар. А потом она еще прикоснулась губами к его щеке – за цветочки. То была спичка, брошенная в тополиный пух. После этого началась сущая мука. Хотя прикосновения постепенно становились все более обыденными, они только сильней и сильней разжигали это пламя. Он и без того все дни ждал, когда сможет снова увидеть ее лицо, это средоточие всего на свете. Этому лицу Леонид Андреевич не переставал удивляться. Помимо того, что оно, конечно, было красиво, была одна загадочная, неуловимая особенность. Смотря в одну точку – в центр ее носа, – воспринимая весь ее облик как бы без фокуса, вскользь, когда она говорит что-то своим сладким звенящим голосом, смеется или отправляет в рот еду и невозмутимо жует, можно было увидеть сразу крайние проявления сокровенного и вульгарного. Эта близость в ней высокого и низкого, и их бесстыдное
