Сказав это, она слегка приподняла голову мальчика. Ее глаза были красными и заплаканными. А он не спускал своего взгляда с матери.
Анна Комбредель смотрела на сына с неизъяснимою нежностью, стараясь запечатлеть одну за другой все черты этого милого личика, которое ей не суждено будет более увидеть на этом свете.
Жером не проронил ни одного слова из того, что было сказано его матерью.
Его ум не был готов осознать происходящее. Перед его воображением, с поразительною ясностью, развертывалось все его будущее.
Это был уже не ребенок, слушавший Анну Комбредель – это был взрослый мужчина.
Подошла тюремная охрана. Они заявили, что время свидания вышло, и что матери и сыну следовало бы расстаться. И, точно – следовало.
Оба, бледные человеческие существа потеряли способность лить слезы. Только рыдания подступали к горлу и душили их конвульсиями. Они в последний раз заключили в объятия.
– Оставь, оставь меня, мой ангел, – сказала мать, – не оставайся здесь. У меня не хватит мужества.
Тюремщики взяли Жерома за руку и повели к выходу. Переступая через порог двери, мальчик оглянулся. Его мать, стоя на коленях, с глазами, расширенными от мук страдания, протягивала к нему руки, пытаясь что-то сказать, но слова не сходило с ее губ.
Жером, с силой, вырвался из рук тюремных охранников. Впрочем, они и не старались его удержать. У них у самих глаза были полны слез.
Ребенок упал на руки матери, которая была без сил от внутреннего волнения.
– Прощай, – прошептала она, целуя сына с поспешностью, – прощай, прощай!
Возможность обжаловать решение суда кассационным образом была отвергнута обвиненной. Анна не хотела прибегать к чьей-либо милости. Она решилась пожертвовать своей жизнью. Суд людской произнес над ней свой приговор, теперь она предавала себя в руки божьего правосудия.
Впрочем, и с ней не обошлось без реакции.
Так, совсем уже без борьбы, она не хотела сложить своей головы на гильотине.