– Леди, – зловеще произносит мужчина, – за «дуру» я Вас буду сурово наказывать. Понятно? – и он легонько шлёпает её по губам ладонью, давая понять – как.
– Понятно, – кивает она, усмехнувшись. Вот шутник-то! – Но что поделать-то, если я дура?
Он меняется в лице и быстро, наотмашь бьёт её, – удар получается ощутимо тяжёлым. Охнув, Соня хватается за щеку:
– Ты что! Больно же!
– Предупреждаю, – повторяет мужчина, приблизив к ней разъярённое лицо. В голосе звучат стальные нотки. – За «дуру» я Вас буду сурово наказывать, леди, – и членораздельно добавляет: – Спрошу ещё раз: понятно?
Она молча кивает головой.
Нервно пробежав от стены к стене, он кидается в прихожую, втискивает ноги в ботинки, шнурует.
– Уходишь? – спрашивает Соня, всё так же держась за щеку.
– В магазин. Конфет куплю. А Вам? Что Вы хотите?
Она моргает, моргает, – как-то так беззащитно, с усилием, с непониманием, – и взгляд начинает блуждать. Отвечает совсем невпопад:
– Я хочу родить тебе мальчика… и девочку. И на море ещё хочу.
– Детей? С чего Вы взяли, что я хочу детей? – брезгливо морщится он, испуганно пятясь, словно боится заразиться детьми через воздух. Хлопает по карману с презервативами. – И какое нахрен море, когда столько насущных проблем?
– Тогда… купи мне прокладки… пожалуйста.
– Что?! – он дёргается, и лицо искажает болезненная гримаса.
– Мне… нужно… – беспомощно говорит Соня, вяло взмахнув рукой и вновь приложив её к пылающей щеке.
– Фу, – кривится он. – Фу!
Исчезает, хлопает дверью.
…Вернётся он заполночь с карманами, набитыми под завязку синими фантиками. Разумеется, без прокладок.
…«Он спросил, понятно ли мне. Только дуры не понимают с первого раза… Он прав, – медленно пишет Соня в середине своего дневника, оставшись наедине. – Только так и надо воспитывать дур. Ему виднее. Учитель и должен быть строгим. Сама виновата. Будь хорошей девочкой, детка! Получишь тогда и любовь, и секс, и пиццу ранч с помидорками. А прокладки купи сама».
Грете этих страниц прочесть не доведётся.
Именно их спустя время Соня яростно уничтожит, выдёрнув целый блок и этим едва не разорвав тетрадь пополам, – на толстых скрепках останутся куски бумажного мяса. Насильно успокоившись, с долей извращённой педантичности, каждый лист затем она расчленит на полосочки, и по одной сосредоточенно будет их пережёвывать, сидя на коврике у себя в комнатушке. Ночь расширится, наполнится шорохом бегающих тараканов, вытеснит розовый свет из её груди. Так, совершенно конкретным образом она будет заполнять свою внутреннюю бездонную пустоту, с которой останется один на один, – пустота будет болеть, разбавляясь лишь послевкусием