Офисные работники шуршат деловыми костюмами вдоль стен серых зданий, машины встают в бесконечную змею с красной подсветкой стоп-сигналов, реки человеческих масс текут в разных направлениях, соблюдая очерёдность движения. Они шумят телефонными разговорами, стучат по мостовой бесчисленными набойками изящных каблучков, они спешат занять свою ячейку в муравейнике, в котором заключалось больше жизни, чем в глазах отдельно взятого винтика этой адской машины.
Джонни любит смотреть на толпу, которая, как огромное пятно плесени, было единым живым организмом, разумным, пробивным и вездесущим. Невозможно остановить его в достижении целей. Но одна клетка этой массы, один человек, не представляет для организма большой ценности. Его с удовольствием сожрут себе подобные, отдадут на съедение системе в качестве откупа. А когда ты утратишь возможность быть работоспособной частью пожирающей ресурсы машины, тебя с лёгкостью выплюнут, заклеймят и изгонят из плесневелой колонии, как это и произошло с Джонни. Когда он не смог, упал на колени, ему некому было помочь подняться. И сейчас он является частью тех, кто понимает его, потому что находится в схожих условиях. Они прожили часть подобного пути и оказались с ним в одной финишной точке, откуда нет возврата.
Попробуй пойти заявить о себе как о части организма! Ты вызовешь в самом лучшем случае брезгливость и отвращение окружающих, а в худшем – загремишь в организацию полицейских клеток-лейкоцитов, которые окружают болезненных и ущербных, изолируют их и пытаются предпринять попытки закатать обратно в систему с наименьшими её, системы, потерями, или же скормить ей, пустить на батарейки и бизнес-ланчи для колонии прожорливых грибов.
Растамана часто шмонали. Столько опыта общения с «лейкоцитами», сколько у него, не было ни у кого из тех, кто приходил к социальной столовой на соседней улице. Но с него нечего взять, кроме полосатой шапки, не за что посадить, чтобы отправить на общественные работы, не из чего выжать силы, налоги или время. А содержать его в каталажке и кормить на деньги налогоплательщиков системе невыгодно, поэтому бедолагу неизменно отпускали. Он даже не успевал согреться или просушить ботинки в тепле, как снова вылетал за дверь.
Джонни забирали всего пару раз: за нарушение порядка, когда они с Сенсеем не поделили найденные пятьдесят центов, и за попрошайничество у открытого кафе на первых порах его уличной жизни. И спроси его сейчас, что он думает о полицейских, он втянет голову в шею, ссутулится и начнёт оправдываться, что он ничего плохого не сделал. Как будто сам факт его существования не был достаточным поводом для ненависти к нему за его бесполезность и омерзительность.
Со временем рой утихает, рассадив трутней по местам, улицы пустеют, освободив