– Галия, – сказал Штерн. – Допустим, что все было так, как вы говорите. Но это не отменяет того факта, что ваш муж умер от острой сердечной недостаточности. От приступа, который никто не мог предсказать заранее.
Штерн говорил, как ему казалось, вполне убедительно, и вдова кивала головой – медленно, будто слышала не следователя, а голос внутри себя.
– Вы позволите предложить вам чашку чая? – спросила она, прервав Штерна на полуслове. – Я должна была сделать это с самого начала, но мне казалось более важным, чтобы вы поняли, что я хочу сказать. Извините, я только позову Саиду.
– Спасибо. – Отказаться было бы верхом неприличия, но и распивать чай сейчас, когда он, по сути, отказал Галии в проведении расследования, следователю тоже не хотелось.
Галия прошла к двери, приоткрыла створки и произнесла несколько слов по-арабски.
– Вы дважды упомянули, что у Мухаммеда были очень напряженные отношения с кем-то здесь, в Шуафате, – сказал Штерн. – Что вы имели в виду?
– Сейчас Саида принесет чай, – сказала Галия, усаживаясь в покрытое чехлом кресло.
– Вы не хотите меня выслушать, – продолжала она, глядя в пространство мимо Штерна. – Сидите и думаете: у этой женщины горе, она плохо соображает и говорит первое, что приходит ей в голову. Сначала обвинила медиков, потом местные власти… Прежде чем вы отдадите должное приличиям и уйдете, я все-таки хочу сказать то, что, возможно, изменит ваше мнение.
Саида, девушка лет семнадцати, в черном, до пят, платье и черном же, прикрывавшем почти все лицо, платке внесла поднос, на котором стояли две чашки дымящегося ароматного чая и два блюдца со сладостями. Штерн, которому уже доводилось присутствовать в палестинских домах во время траура (как-то это был траур по подростку, убитому резиновой пулей израильского солдата, и Штерн проводил следствие), подумал, что в этом доме не очень соблюдают традиции – не должна вдова принимать гостя единолично и уж тем более пить с ним наедине чай.
Саида молча поставила поднос на низкий угловой столик и вышла, прикрыв за собой дверь.
Ситуация была парадоксальной и, во всяком случае, нестандартной. Никакая палестинская женщина не только не позволила бы себе такую вольность, но ей бы и в голову не пришло признаваться следователю израильской полиции в том, что она шпионила за собственным мужем, а разве не это имела в виду Галия?
Решив, что в данной ситуации лучше дать женщине высказаться и не перебивать, какую бы чепуху она ни говорила, Штерн принял из рук Галии чашку на блюдечке и отхлебнул чай, оказавшийся не просто замечательным, но божественным в истинном понимании этого определения. Чашка Галии осталась на подносе и рядом с тремя шкатулками, стоявшими на угловом столике, выглядела, будто принцесса в окружении прислуживавших ей мавров.
Штерн сделал