– Так что же ты собираешься делать? – повторил он свой вопрос, который прозвучал без всякого раздражения, едва ли не по-детски простодушно.
– Сотворить крестное знамение! – ответила она хриплым шепотом.
И, высвобождаясь из его хватки, она конвульсивным движением перекрестилась, про себя несколько раз повторив: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…» Немного успокоившись, она вновь обратила взор на незнакомца и на сей раз увидела его вполне отчетливо.
– Вы не Лэшер, – сказала она. Последнее слово, казалось, растворилось у нее прямо на языке. – Вы обыкновенный человек. Просто мужчина, который стоит здесь, в моей комнате.
– Я Лэшер, – мягко произнес он, словно стараясь защитить ее от грубого действия, которое производили на нее эти слова. – Я Лэшер, и теперь у меня есть плоть. И я вернулся, моя прекрасная ведьма Мэйфейр. – У него было отличное произношение, он говорил очень отчетливо, хотя и достаточно быстро. – Да, я теперь человек. Сотворенный из плоти и крови, моя ненаглядная колдунья. Если ты порежешь меня, потечет кровь. А поцелуешь меня – это лишь усилит мою страсть. Хочешь попробовать?
Она опять ощутила некое раздвоение сознания. К сожалению, к страху невозможно привыкнуть; он не может состариться и даже не поддается дрессировке. Когда человека напугают до смерти, он, к своему счастью, теряет сознание. На какой-то миг ей показалось, что именно это с ней сейчас произойдет. Но допустить подобное Гиффорд никак не могла. Если она упадет в обморок, все будет потеряно. Поэтому она взяла себя в руки и, призвав все мужество, уставилась на мужчину, который стоял почти рядом с ней, источая невероятно обворожительный, почти божественный аромат, и взирал на нее сияющими, неподвижными и умоляющими глазами. Лицо у него было гладкое, как у ребенка. И так же по-детски выглядели ярко-розовые губы.
Казалось, он не осознавал, сколь ослепительна его красота, или, по крайней мере, безотчетно пользовался ею, чтобы очаровать Гиффорд, а быть может, просто чтобы сбить с толку, успокоить, усыпить ее бдительность. Казалось, он видел не свое отражение в ее глазах, а только ее.
– Гиффорд, – шептал он. – Внучка Джулиена.
Неожиданно ее охватил такой невероятно гнетущий ужас, какими бывают лишь бесконечные детские страхи. Это был миг безумного помрачения. Ребенком она в такие минуты обычно вся скукоживалась и, стиснув колени руками, принималась рыдать, боясь при этом приоткрыть глаза, боясь каждого скрипа в доме, боясь стонов матери, а также темноты и всего того кошмара, который та в себе таила.
Усилием воли Гиффорд заставила себя вернуться к реальности. Для этого она посмотрела вниз, желая почувствовать под ногами кафельный пол и увидеть надоедливо-настойчивое мерцание огня. Потом взглянула на руки незнакомца – они были белыми, но с ярко очерченными, как у всякого взрослого, венами. Она перевела