Любопытства ради Охвен, неспешно шагая по дороге, развернулся на сто восемьдесят градусов и продолжил все так же неспешно идти. Фокус не удался: даже развернувшись назад, он все равно шел вперед. Столбы приближались.
Хорошо, что они высились не вдоль его пути, а где-то там, за пределами поля, но все равно приближаться к ним, даже не подходя нарочно близко, не хотелось. Семь – число почетное. «Семь пядей во лбу», «семь раз отмерь – один отрежь», «семь самураев». Последнее, вероятно, лишнее. А еще есть семь человеческих грехов.
Охвен поежился и вздохнул.
Встреча с родителями была краткой, но они его успокоили и ободрили. Все должно быть хорошо. Будет и Радуга-мост, будет и пиршественный стол, может быть, и не сразу – вон, только поле обойти – все по его вере. Если не верить ни во что, то ничего не будет, нечего и надеяться.
Он посмотрел на ближний зловещий столб и заметил возле него какое-то мельтешение. Менялись, появляясь и мгновенно исчезая, человеческие лица, искаженные то ли страданием, то ли ужасом. Эти лица, призрачные и бесплотные, вились вокруг оси, словно захваченные притяжением к ней.
Да, это движение неспроста. Тут стоит подумать. Да что думать – надо идти дальше! Вон, впереди, весь переливаясь цветами радуги, холм какой-то. Не холм, а целая гора, которая уходит в небо. Эх, добраться бы до нее!
Охвен не ускорил шаг, но как-то незаметно для себя миновал столбы с опоясывающими их потерянными человеческими лицами. Где-то впереди завиднелась развилка дороги. Об этом можно было судить по разделявшемуся на три острова золотому от спелых колосьев полю.
Ну, значит, недалеко осталось идти.
Неожиданно он начал вспоминать свою жизнь, начиная с совсем уж несознательного младенчества. Воспоминания приходили легко, меняя друг друга по хронологии. Удивительно, что раньше ему казалось, что многое из былого забыл напрочь. Не забыл, оказывается. Где-то в глубине памяти сохранилось все, даже такие моменты, которые бы и вспоминать не хотелось. Неправильно он поступал иной раз, малодушничал порой, порой отдавался безудержному гневу. Не со зла, конечно, и не корысти ради, а просто так получалось. Но, блин, получалось неправильно. Перед собой посреди этого необъятного поля хотелось быть честным.
Когда Охвен достиг развилки, то вся жизнь, можно сказать, промелькнула у него перед глазами. Он наверно бы даже вспотел от этих воспоминаний, если бы такая возможность у него была. Остановившись на перепутье, выбор пути сделать, оказывается, было нетрудно.
Одна дорога вела туда, где переливалась цветами радуги далекая гора, уходящая в небо. Другая дорога вела неведомо куда. Ничего, кроме уходящего в горизонт поля, видно не было. Но первый путь был практически нехоженым. А второй – почти столичный тракт.
Охвен пожал плечами и пошел по тракту. Вроде бы заслужить надо, чтобы свернуть по кривой дорожке да на гору самоцветов. У него таких заслуг нету.
Чем дальше он двигался, тем более хмуро начинал выглядеть горизонт. Не минул он и нескольких сотен шагов, как впереди открылась полнейшая тьма. Лишь