Иной раз Галя возвращалась домой без сил. Падала в кровать и мгновенно засыпала, грезя во сне о чемпионских медалях и пьедестале.
– Ты как парень, ничего женского в тебе нет, – ворчала Зоя, критично оглядывая дочь, – Медом там тебе, что ли, намазано, на берегу-то? Бегаешь и бегаешь, как кляча… Посмотри на Таню соседскую: платьице в талию наденет, вся такая ладная пойдёт, как кисонька… а тут – пенёк пеньком, вылитый батька, да еще и живот совсем к спине прирос.
Маленькая Люся, что вечно крутилась возле, хитро щурила глаза, кивая матери, и исподтишка показывала сестре язык. Она была вся такая кукольная, сладкая, излюбленная – с голубыми атласными ленточками и в платье с оборкой. При всей своей северной неласковости Зоя баловала младшую, как и любимого сына, подсовывала ей то леденец, то имбирный пряник. Отец тоже души не чаял в Людочке, до самой школы носил её на руках и не спускал с колен. А Галка вроде как сама по себе – растет и растет, точно рябинка за окном.
Галя не обижалась на мать. Что же в этом плохого – быть на равных с парнями и Женьке ни в чем не уступать? А о фигуре и всяких там девчачьих жеманствах она не задумывалась. Мелочи это, буржуазное мещанство.
– Галинка, иди пятак дам, – подзывал добродушно отец, выворачивая карманы.
В такие дни Галя догадывалась: выпил.
Степан Ефимович, пройдя войну и пережив тяжелые ранения, изменился. От былой удали и жаркого огня, жгущего девичьи сердца, не осталось следа. Он стал немногословен, мучился головными болями и пристрастился к выпивке. Правда, выпивши, становился щедр и сентиментален.
– Эх, Галинка, жизнь проходит. Думал, женюсь на самой красивой девке, увезу в город, детей народим, выучимся и будем жить как в раю. Только где эта сказочная жизнь? Всё война проклятая поломала… На войне я был человек, имел боевые заслуги, а теперь что? Лишний, никому не нужный, ни на что не годный…
Галя жалела отца. Бабушка Ваганка рассказывала, что раньше он был веселый, вечный заводила. Под Кенигсбергом его контузило, и теперь мозги у него стали как каша.
– Папа, жизнь хорошая, всё меняется, скоро отменят дрова и керосин, пустят трамваи, – шептала она ему на ухо, ощущая носом колючую отцовскую щеку. – Давай вместе учиться. Пойдешь в вечернюю школу?
Он горько ухмылялся. Какая учеба? На войне всё было понятно: здесь свои, там враги, ты нужен стране и победе, тебя ждут и верят…
Приступы фронтовой ностальгии будили в нём воспоминания: славные подвиги, друзья-товарищи, страх, потери и победы…
– Наливай, Галинка! – командовал дочке. – Выпьем за нашу победу. И давай споём. Где моя певунья Людмилка?
Прибегала Люся, залезала