– Сто восемь, сто девять… Сто пятьдесят четыре… двести пять.
Связка огромных ключей на поясе тянула мальчика к полу, отчего он хромал, но поднимался всё выше, лишь замедляя шаг.
– Четыреста семнадцать… пятьсот сорок.
Мальчик сел на ступени, переводя дух, и поставил фонарь рядом с собой. Пламя тревожно задергалось.
– Ты чего? – спросил мальчик у огня. – Не трясись так.
Дышалось все ещё тяжело, но, непонятно откуда, сюда проникала свежесть. Видимо, давно замазанное окно где-то рядом. Мальчик принялся ковырять высохшую глину. Она забивалась под ногти, но легко отковыривалась. Чем дальше копали грязные пальцы, тем холоднее становилась глина, перемешанная с опилками. Все. Дальше не идёт. Мальчик убрал палец и застыл с улыбкой на лице.
Он придвинулся и припал к стене, на которой засияло отколупанное пятнышко. Оно светилось ровным сиреневым светом, немного тусклым, но достаточным, чтоб осветить старую лестницу. На разбитых губах засияла улыбка. Он смотрел туда, где свет, и ему чудились нескончаемые узоры, как на длинных юбках тех женщин, которых он изредка видит наверху, когда солдат нет, и можно выйти в коридор. Там можно много чего увидеть, в бесконечных пустых залах. Только эти светящиеся узоры еще лучше. Сдвинешься – и рисунок тут же другой, ещё чудеснее прежнего. Хоть бы это не было чем-то постыдным! Мальчика охватил страх, что подглядывать за такой красотой ему вовсе нельзя.
Ему даже не захотелось сегодня прятаться до ночи наверху, чтоб, когда все спят, гулять по пустым коридорам, залам, садам с подвесными мостами и качелями, может быть, даже искупаться в том прекрасном крохотном пруду, с которого открывается вид на холмы и долину, будто ты – огромная птица и летишь, оглядывая свои успокоенные ночью владения.
Нет. Захотелось вернуться сюда. Он даже не замечал, как слезы не моргающих, утомлённых темнотой глаз стекают к подбородку. «Там, должно быть, сиреневое море во льду» подумал мальчик, и фонарь рядом с ним тут же потух.
– Эй, там! – тихо донеслось сверху, хотя человек кричал изо всех сил. Мальчик вздрогнул и принялся забивать светящееся пятно порошком из глины и опилок, который сам и отковырял.
– Я иду, Меордо! – крикнул он и голос его дрогнул. – Нет, оставь дверь! У меня фонарь потух!
И побежал ещё быстрее.
– Шестьсот два… Шестьсот восемьдесят три.
Он обязательно сюда вернётся. Пятьсот сороковая ступень. Здесь наконец-то станет светло без дурацкого фонаря.
– Восемьсот пять… Девятьсот тридцать восемь.
Кажется, пояс с ключами протёр бедро до кости, так больно.
Тысяча восемьдесят. Всё.
– Проклятый сукин сын! – закричали тут же, как он просунул голову в дверь и зажмурился, ослеплённый светом, пусть и таким тусклым, какой был в этой маленькой каменной комнате с жареными кроликами на столе.
– Ключи,