А если бы он мог прямо сейчас написать что-то супер-пупер, продолжил свои размышления Осташов, – что-то мирового класса? Ну и что? Ну завтра стал бы, предположим, крутой знаменитостью. И? Сколько их, великих художников? Пруд пруди! И он будет одним из них. Всего лишь! И кроме того, как долго зрители смогут любоваться его произведениями? Тысячу лет? Три тысячи? А что будет с картинами через десять-пятнадцать тысяч лет? Это же только холсты с красками, даже не каменные скульптуры. Конечно, к тому времени люди, возможно, придумают, как сохранять картины в течение тысячелетий. Придумали же, как сохранять тело Ленина. Но еще вопрос: будет ли его творчество интересно кому-то через десять, двадцать, пятьдесят тысяч лет? И будет ли вообще тогда существовать планета, какой она является сейчас? Пятнадцать тысячелетий – вот практически и вся история человечества на сегодняшний день.
Круг замыкался. Выходило, что все бесполезно. На свете нет жизненных целей, достижение которых равноценно самому факту жизни.
По спине Осташова пробежала дрожь. Впереди опять замаячил страх смерти, и Владимир поспешил освободиться из этого мысленного капкана. «Для начала можно бросить курить, я как раз давно хотел, – подумал Осташов. – Вот и новая, вторая жизнь – бросил курить. Просто так. Потому что захотелось. Потому что могу».
Он сделал последнюю затяжку, без сожаления вдавил окурок в пепельницу и вернулся в комнату.
Владимир чувствовал, что больше не в состоянии размышлять на эти темы: очень уж хрупки были его логические построения и рассуждения, очень близки они были к черте, за которой вновь открывалась пропасть, полная леденящего страха и непреодолимого ужаса. «Какого черта, человеку дано осознавать все это? – подумал Владимир. – Растения и животные вряд ли об этом догадываются. Растения и животные гораздо счастливее нас».
Глава 6. Ост
«Да, растения и животные счастливее нас, – продолжил свою мысль Владимир, – хотя они, возможно, думают о людях то же самое».
Он включил свет, присел на край кровати и огляделся, пытаясь найти себе какое-нибудь занятие.
Кроме узкой кровати, в его комнате находились платяной шкаф, письменный стол, на котором помещался маленький телевизор и аудиосистема, да еще потертый стул и большой стационарный мольберт в углу. Немудрящую обстановку, впрочем, скрашивали картины, в изобилии развешанные по стенам. В основном здесь висели полотна, написанные маслом, но попадались и акварели, и маленькие рисунки, выполненные углем, серебряным карандашом, пастелью и даже просто цветными карандашами.
Рядом с умело нарисованными портретами, пейзажами и натюрмортами соседствовали явно ученические работы, и объединяло эту разномастную домашнюю галерею, пожалуй, только одно – в нижнем углу каждой картины была подпись: «Ост». Подписываться таким образом Осташов придумал, еще будучи подростком, когда