И он яростно убеждал себя, что рожден, чтобы в блаженном одиночестве создавать такие красивые, мудрые и уникальные тексты. Он укорял и себя, и окружающих, что так и не стал тем, кем мог быть, что время уходит в седину, твердил, что нужно все бросить прямо сегодня и начать новую жизнь.
(Михаил всю жизнь мечтал стать писателем, много раз начинал то поэму, то роман, но всегда возникали непреодолимые обстоятельства, в результате которых появляющийся на свет шедевр несколько лет чах в черновиках, а потом попросту умирал, так и не родившись. И лишь однажды он смог вымучить и дописать до конца небольшую философскую сказку о любви, со стихами и даже музыкой. Это был подарок его жене, Елизавете, на день рождения. Сказка называлась «Лизогамия».)
Этими мыслями он доводил себя до внутреннего бешенства (никогда, впрочем, и ни при каких обстоятельствах не выплеснутого на окружающих), вызванного собственным бессилием что-либо изменить. И в эти моменты, как добрый и умный психотерапевт, приходила его успокаивающая и сокровенная мечта о спасительном маяке. И вот он сидит где-то высоко, в безмятежной тишине, совершенно один, каким-то замечательным и невообразимо плодовитым образом облагодетельствует человечество своей великолепной прозой и поэзией. А вокруг лишь блистательное сияние его личной радуги, сотканной из свободы и счастья. И радуга начинается и заканчивается прямо в море. А бесконечное море – его щедрый и благодатный источник вдохновения. И не существует никого и ничего, что могло бы помешать ему в его свободном и великом полете…
«Прекрасный сон!» – удовлетворенно подумал Михаил и решил проснуться, попить водички, а заодно и пописать. И спустя пять минут, вернувшись в еще не остывшую постель и убедившись, что ни одна из деталей сна не испарилась бесследно, а совсем наоборот – все накрепко засело в его памяти, вновь заснул.
И почти сразу начался второй сон. Невысокий худощавый молодой человек, то ли в плаще, то ли в каком-то балахоне, стоял перед большой деревянной треногой, похожей на гигантский мольберт художника или на диковинный штатив. На треноге надежно располагалась огромная и, видимо, старинная книга, раскрытая где-то посередине. В правой руке незнакомец держал большой карандаш и внушительную стирательную резинку, левой же аккуратно перелистывал плотные желтоватые страницы, испещренные сверху донизу загадочными строками.
Над каждой следующей страницей его рука замирала на несколько секунд, а затем с непостижимой ловкостью и быстротой, он что-то