– Жрать будете? – слышится гадкий крик со стороны выхода.
Я поворачиваю влево свою башку и вижу в центре двери окошко, откуда торчит голова мужика с большими, свисающими щеками. Мой сокамерник одноглазый бегло хватает со столика металлическую тарелку и отдает ее мужику. Тот забирает ее и, спустя секунды, возвращает обратно с какой-то кашей; серого, неприятного цвета.
– Яченька, – с довольным видом забирает тарелку сокамерник и ставит ее на стол.
Я сижу, смотрю на него и думаю, как это кушать.
– Тебе особое приглашение надо?! – орет из окошка щекастый.
Я отвечаю, в надежде, что меня не покормят:
– У меня тарелки нету. И ложки.
– Иди сюда!
Я встаю с кровати, неохотно подступаю к окошку – оттуда мне протягивают тарелку с горячей кашей, от которой еще идет пар, и бросают в нее столовую ложку.
– Только помой потом и верни, – наказывает мне мужик, отдающий тарелку. – Понял?
– Понял.
– Все, начальник, – недовольным тоном говорит мой сокамерник. – Закрывай кормяк.
«Значит, кормяк. Вот, как называется это окошко», – подумал я и уселся за стол, бросая тарелку, от которой на руках у меня едва не остались ожоги.
– Это алюминиевая посуда, – вынимает одноглазый изо рта ложку. – Она очень легко нагревается.
– Я уже понял, – говорю ему, ухмыляясь.
Мужичок продолжает что-то жевать, хотя каша была очень жидкая, после чего переходит к суждениям исключительно философским.
– На самом деле, – проронил он с лицом задумчивым. – Подобной посуды уже почти нигде нет. Она – пережиток прошлого. Будущее за пластиком. На второй ходке я весь срок кушал из пластиковой посуды.
Я кивнул ему, размышляя о том, что пластиковая посуда и впрямь намного удобней. А потом вновь унесся в воспоминания. Я должен все изменить, должен все исправить. Но как? С тревогой, безразлично внимая речам собеседника, я от каши серой свой нос воротил. И так, и этак она не лезла в рот, а когда с трудом попадала, немедленно вырывалась наружу. В оконцове я съел пару ложек, остальное в сортире вытряхнул. Подошел к умывальнику, а там ни губки, ни средства моющего. Только мыло лежит какое-то непонятное, очень схожее с тем, что давали в цоколе «госнаркоконтроля», чтобы я отмывал чернила. Открыл водичку. Холодненькая. «Супер», – подумал я, протер остатки каши с тарелки пальцами, тоже самое выполнил с ложкой и поставил посуду на стол, ожидая, когда кормяк откроется снова. Но почему-то открылась дверь.
– Заходи, – раздается гнусавый голос.
В камеру зашагивает взрослый парень высокого роста. Тормозит на пороге, ждет, когда дверь закроется, а потом внезапно кричит:
– АУЕ!
– Жизнь ворам! – отвечает криком ему одноглазый.
– Вечной! –