Прямо на просторе, на всеобщем обозрении – в отличие от темной спальни его сестры, где все случилось, – они с сестрой совокуплялись, точно животные, сжимая друг дружку в потных объятиях. В его воспоминаниях та ночь всегда оставалась сладкой, бархатисто-мягкой, полной страсти и любви. Здесь же была только бесстыдная похоть. Малоприятное зрелище.
Он попытался обратиться к новому эпизоду представления, но не мог отвести взгляд. Прежде чем лодка достаточно отплыла, на сцене материализовался его отец, застукал их и проклял обоих. Затем он – молодой, – прихватив штаны, сиганул (тогда это было окно) назад и в сторону и побежал по берегу, пока его силуэт не почернел и не распался на части, вроде осколков закопченного стекла.
Лодка плыла дальше.
Последний год Гражданской войны. Он – еще мальчишка, сражается за южан и терпит поражение, а в восемнадцать лет узнает смерть слишком близко.
Убитые им (в запятнанной кровью военной форме янки) вытянулись в шеренгу вдоль берега и печально махали вслед. Не будь так тягостно – смотрелось бы комично.
И еще: выстрел за выстрелом из дула его кольта – вначале капсюльного, позже модифицированного под цельный патрон, – выстрел за выстрелом, пока он не наловчился попадать в подброшенную монету и разрывать с торца игральные карты, стреляя через плечо и целясь в зеркало.
Те, кого он убил не на войне – одних, кто не оставил ему другого выбора, других за прегрешения перед Господом, – выстроились вдоль берега и с улыбкой, зачастую кровавой, взмахом руки посылали прощальный привет.
«Кто без греха, пусть первый бросит в меня камень».
Он не мог отвести взгляд и смотрел, как мертвецы удаляются в темноту.
По мере движения по реке возникали всё новые картины его жизни. Одно сплошное дерьмо.
Он обернулся к другому берегу, в надежде увидеть лучшее представление. Но там было то же самое.
Уплывай.
Наконец, прямо по курсу, над водной гладью стала вырастать худшая часть кошмара.
Сначала поверхность пробили паучьи ноги – целых десять мельтешащих ног, слишком много для подлинного членистоногого. Следом вынырнула раздутая округлая туша паукообразной твари. В огромных красных глазах угадывался темный жуткий разум.
Паук перекрыл всю реку, ногами упершись в берега.
Но лодочник не свернул, неуклонно двигался вперед.
Преподобный протянул руку к револьверу – там было пусто. Он был совсем голым, со сморщенным членом, перепуганный. Попытался крикнуть, но не вышло. Страх точно зашил ему рот.
Паук привел в трепет, и он не мог понять причины. Ладно, размер. Ладно, зловещие красные глаза. Он не раз стоял лицом к лицу с врагом, а то и с тремя – и всех отправил в ад, и никогда, ни на миг, не испытывал подлинного страха. До этих снов. (Боже, только бы это были сны!)
Преподобный понял, что не может оторваться от глаз паука. Они впитали все его грехи и слабости.
Лодка двигалась вперед.
Тварь