Было время, весна наступала,
словно некогда русский солдат,
или ты – без щита и забрала,
или я – без путёвки назад.
Пусть гуляют угрюмые лица,
разгоняя бродячих собак,
по помойкам и скверам столицы
и бутылки кидают в рюкзак.
Рассуждая, что жизнь – копейка,
что не всякому быть на плаву,
пусть они занимают скамейки
или мнут молодую траву.
А весна наполняла бокалы,
верховодила в тёмных дворах,
и железной решимостью стала,
и безумством на первых порах.
Но кому бы она ни служила,
и с какой стороны не смотри,
всё любовь неразжатой пружиной
хулиганит глубо′ко внутри.
* * * * *
Ах, как дорог случай каждый!
Но, по-прежнему пьяна,
на беспечно-сонных граждан
тихо падает луна.
Не укладывай ланиты,
слушай, шорохи кругом…
Босоногие бандиты
караулят за углом.
Вот и я не скоро сникну,
если прячется во рту
нежно в сахаре брусника,
настоявшись на спирту.
* * * * *
Видно, скоро осветлится жизнь,
принимая другой оборот.
Я пойду у церковных ворот
обветшалые чувства сложить.
Только ветер проводит слегка,
разлетаются листья, шурша.
Или грешная чья-то душа
усмириться не может никак?
Та же Богом забытая Русь,
тускло медью глядят купола…
На окно из цветного стекла
я украдкой перекрещусь.
Это воздух случился такой,
из которого соткан сонет.
Ничего необычного нет.
Просто осень стегает тоской.
* * * * *
Уж если бежать, то в Канаду,
уж если бежать, то всерьёз,
где клёны роняют прохладу
и русская тайна берёз.
Где дождь музыкально дробится,
баюкая голубей,
по рыжей скользя черепице,
по красной каминной трубе.
Где в самую лютую стужу
в шезлонге привидится мне,
что был бы я всё-таки нужен
одной непутёвой стране.
* * * * *
Жизнь и стара и юна,
а снова увела
туда, где в полнолуние
разбиты зеркала,
и не пригоршня меди,
а мука во плоти —
красавица как ведьма,
а гений – еретик.
Не ваши звуки рвались
о лезвие ножа?
Безумство – это шалость
пристойных прихожан.
Жизнь и стара, и юна.
Давай забудем ту,
когда Джордано Бруно
привязан был к кресту.
* * * * *
Вот упрятаться бы ныне
в безымянном