– А Яна больше не хочет быть умной. У неё пустота внутри. Интенсивный внутренний диалог, почти торнадо, а в его центре – ничего. Там капсула, где всё готово для любви, но нет самой любви. Как и у многих.
– О, я вижу посткогерентный синдром взял тебя за глотку! – добродушно рассмеялся Виноградов. – Шёл бы ты сразу к Ирине Ивановне.
– Пойду вечером.
Ким налил себе кофе и задумался о пустоте другого рода – той, что мучает его здесь, на «Талеме».
В общей сложности он проведёт на базе 1854 дня. Может быть, чуть больше, если учитывать формальности. 767 дней, считая сегодняшний, уже позади. Этим летом, в августе, с окончанием полярного дня, его срок достигнет середины, равноденствия, той вершины, с которой – под гору, под гору, всё быстрее… Он запрещал себе думать об этом, но в последнее время мысли пролезали в него сами, сея в душе картины встреч с той жизнью, которую он забыл, но обязательно вспомнит. Жизнь эта была неопределённой, но звонкой и полной надежд, как пение птиц, которое иногда он воспринимал ушами флюентов через приоткрытые окна тестовых кабинетов.
В первые месяцы на «Талеме» амнезия причиняла Киму невыносимую боль, особенно по вечерам, когда мозг праздно слонялся по закоулкам памяти, ставшей тесным коридором, в котором куда не пойди – везде тупик. Он мучился от неизъяснимой тоски за тех, кого не помнил, но кто должен был существовать и переживать за него. От невозможности понять, кто эти люди, сколько их и как сильно их страдание, Ким чувствовал иногда такое отчаяние, что единственным спасением был тупой и бесконечный шутер After Tomorrow. В особенно тяжёлые ночи Ким играл почти непрерывно.
Но недель через десять он вдруг почувствовал облегчение, словно истёк срок траура, и те, кто помнил его, перестали страдать так остро и тем самым ранить Кима. Он смирился со своим состоянием и нашёл в нём даже некоторые плюсы, потому что отсутствие воспоминаний избавляло его от многих бед, которые могут казаться преувеличенным в условиях изоляции: от угрызений совести или сожаления об упущенных возможностях. Он даже испытывал лёгкий азарт от мысли, что по истечении пятилетнего срока всё равно узнает, кто он: пусть даже не вспомнит, но выяснит это через людей, которые ждут его за границей «Талема». Он узнает, где его родной город, кто его родители и кем он хотел стать.
Он обязательно вспомнит. Даже если это иллюзия, расстаться с ней было бы также глупо, как выброситься из шлюпки посреди моря, жест отчаяния, подвиг слабака. Он непременно вспомнит. Когда исчезнут талемские заборы, разрушатся и заборы в голове, которые отгораживают его от прошлой судьбы.
Он вернётся к жизни, где нет визоров, флюентов, Виноградова, посткогерентного синдрома и пронизывающего влажного ветра. И если это иллюзия, Киму нужно держаться её русла, иначе «Талем» задушит его своим всепроникающим присутствием.
– … это меня удивило даже больше, – услышал Ким обрывок виноградовской фразы.
Он сделал вопросительное лицо, но вспомнил, что Виноградов не видит лица.
– Отвлёкся, простите. Что