Я посмотрела на него, задержав взгляд чуть дольше обычного. Он ответил мне легкой улыбкой и опустил глаза, смотря прямо перед собой. Бледное, чуть более утомленное, чем обычно лицо. В своей глубокой задумчивости оно казалось мне куда более выразительным. И, невзирая на его патологическую, ставшую почти второй натурой отчужденность, сегодня как никогда от него веяло теплом, непосредственностью и непринужденным спокойствием. Я не знала и не пыталась предполагать, чем бы это могло объясняться, лишь нескрываемо наслаждалась этим теплом, не прекращая наблюдать, как он всецело поглощен своими, казалось, далекими мыслями, время от времени попивая из чашки. Сложно представить, что этого человека вообще могло что-либо взволновать. Еще сложнее, что он сам когда-то был олицетворением отчаяния. Что когда-то жил абсолютно буднично и прозаично, вел глубинные философские беседы с «друзьями-однополчанами», маялся всеобщей бессмысленностью в перерывах между ночными загулами, алкоголем и прочей обыденностью в виде беспричинных скандалов с женой и постоянной нехватки времени для дочери. И вроде бы не критично все – есть, как есть. Се ля ви. А потом бац: сдавленные виски, писк в ушах, «скорая», укол, провал, и … безысходность. Уже без привкуса мужской ночной прозы, а реальная такая, висящая в воздухе больничной палаты, забитая в трещины на стенах, потеки на потолке, с устойчивым запахом медикаментов и гноя откуда-то из коридора. Ее вполне можно ощутить физически. Выбросить только нельзя. А потом все заново. Как в замыленном выражение: все с нового листа. Только лист не новый совсем и не чистый, а измятый и будто исписанный, искаляканный карандашом, который долго и упорно зачем-то стирали ластиком. Довольно странное, наверное, чувство, – начинать новую жизнь, когда старая будто продолжает идти параллельно. Где время, как желатин: дрожит, местами прогибается, но не движется. И ты будто застреваешь в нем, физически ощущая каждую секунду. Секунда, пять, семь, десять … минут… дней… вечностей…
А сейчас он сидит напротив, источая спокойствие и уравновешенность. А я украдкой блуждаю по его чертам взглядом в тщетной попытке найти в них хотя бы что-то второстепенное. Морщины, седые волосы, пятна на коже, бесцветность губ… Зрелость не многим к лицу. Для нее, очевидно, нужно нечто большее, чем просто красота. Как и такой целостный образ не складывается за две недели. Даже пары лет будет недостаточно. И волшебной таблетки нет. Невозможно однажды таким проснуться. Это глубокая работа, это длинный путь. Зрелость. Ее невозможно перенять, ее невозможно «подселить» внутрь. Зрелость приходит с проживанием. Проживанием своей жизни, осознанием себя. Зрелость приходит с опытом.