Самые большие сомнения вызывала у меня моя младшая сестра… Как же мне не хотелось втягивать ее в эту мужскую игру! Она была красива, моя сестренка. И влюблялись в нее все. И Игорь, и Борис Фомин, и Мирослав, а позже и Борис Оксюз. А она никому не отдавала предпочтения. Ей тогда было пятнадцать лет, шестнадцать исполнялось только в самом конце 1942 года! И, как многим в таком возрасте, ей очень хотелось поскорее стать взрослой!
Нужно признать, что в нашей семье сестра действительно была уже в числе взрослых: она тогда уже самостоятельно работала. Их было двое работников в нашей семье – Нина и отец. Только они систематически приносили в дом хоть кое-какие продукты питания. Остальные же, и я в том числе, были только иждивенцами и подрабатывали где удавалось. В мои обязанности, в частности, входило обеспечение дома топливом. В паре с кем-нибудь из товарищей я пилил и колол дрова, доставлял их из подвала на четвертый этаж… А еще выстаивал иногда по несколько часов в очереди за пайковым хлебом в магазине (когда мама была занята) – и это был для меня самый тяжелый труд. И за водой у колонки.
Но родители старались оберегать меня и от этого: на улицах было опасно.
Несовершеннолетняя же сестра успела к тому времени довольно сносно разобраться в немецком языке – настолько, что ее даже взяли на работу в «Центросоюз» кооперации «Вукоопспилку» на должность секретаря и переводчика. Так получилось, конечно, не без помощи отца, который в этой организации заведовал промтоварными складами и завел с немцами коммерческие связи. Но все же это было и личным успехом сестры. Она была очень способным ребенком. Даже в школе у нее никогда не было оценок ниже пятерки!
Нина освоила работу на пишущей машинке, как с русским, так и с немецким шрифтом. А зимой 1942 года она стала студенткой нашего медицинского института, хотя до войны успела закончить только восьмой класс. Ради этого ей пришлось «утратить во время пожара» свои документы об образовании и свидетельство о рождении. Они со старшей сестрой использовали некоторое портретное сходство и «вдвоем» сдали вступительные экзамены.
Безусловно, в этой авантюре помогло и то, что приемная комиссия практически утратила всякую бдительность. К тому времени совсем уже не важны были ни успехи абитуриентов, ни экзамены, ни даже сам институт. Педагоги уже просто доигрывали свои роли в этой трагикомедии. Заработную плату им не платили, изредка только давали что-нибудь из продуктов. Каждый из них знал, что учебное заведение обречено: институт немцам стал не нужен.
Мы жили тогда очень трудно, впроголодь, как и весь город. Если становилось совсем невтерпеж, мама собирала кое-что из одежды, залежалое тряпье, обувь, без которой можно обойтись, прихватывала меня, и мы отправлялись в села, километров за пятьдесят-семьдесят для «коммерческих операций» – обмена нашего «товара» на продукты. Домой мы приносили подмороженный картофель, тыкву, а если повезет, то немного