Борис был небольшого роста, внешне совсем не богатырь, однако сил и энергии у него хватало для того, чтобы почти бегом, без отдыха поднять на четвертый этаж вязанку дров, по весу ничуть не меньше, чем он сам. Он точил наши ножи, чинил расшатавшиеся стулья, смазывал двери, чтобы не скрипели… Потом, наконец угомонившись, занимал облюбованное им место на диване в гостиной.
А мама им любовалась: «Совсем как котенок, – говорила она с восторгом. – Ему везде удобно!» Действительно, Борис чем-то и мне напоминал отдыхающую кошку. Он, казалось, мог уютно устроиться где угодно: на жестком ли табурете, на подоконнике, даже на полу со сложенными по-арабски ногами.
Оксюз был очень скромным и даже стеснительным человеком. Стеснялся мятой одежды, того, что шинель пахнет «цикорием» (так отец называл раствор, которым немцы травили насекомых в одежде своих солдат). А больше всего он стеснялся, когда доставал из своего ранца обязательный кирпичик солдатского крутого хлеба, иногда добавляя к нему пачку немецкого пайкового эрзац-маргарина.
Мама еще больше стеснялась, принимая от него презент. Но отказаться было выше ее сил. В голодном городе такое подношение ценилось очень дорого. В нашем магазине хлеб появлялся редко, выдавали его по спискам – триста граммов на человека. А качество его было – хуже не придумаешь: в нем попадались кусочки льняного жмыха, опилки и еще что-то, что назвать своим именем язык не поворачивался.
Мама поила Бориса чаем, настоянном на каких-нибудь травах или на прожаренной моркови, даже с сахарином, кормила дерунами – оладьями из мороженого картофеля, жаренными на том, «что Бог послал», с привкусом какого-то технического масла… А он ел с аппетитом и похваливал…
Потом просиживал какое-то время, иногда даже молча, если никто не набивался в собеседники, на своем любимом уголке дивана, забываясь подчас в сладкой дреме. Лечь «просто так полежать», как предлагала ему мама, отказывался наотрез. Потом решительно поднимался:
‒ Ну все. Прощайте. Я поехал!
Надевал шинель, цеплял свой ранец… И не поддавался ни на какие уговоры посидеть до нашего прихода, подождать меня или сестру. Говорил, что опаздывает на поезд.
Его поведение, его быт и сама его жизнь долгое время оставались для меня загадкой, но с расспросами приставать казалось неудобно. Постепенно кое-что прояснилось. Борис уже тогда был полным нелегалом. Форма какого-то желто-зеленого цвета, в которой он постоянно ходил, была единственной его одеждой на любой сезон. Оказалось, что это была форма немецкой военизированной строительной организации «Тодт», оставленной им, но которая и помогла Борису приехать в Киев. Для него