В марте она снова пришла с просьбой взять ее с собой, когда надумает в тайгу податься. Ему самому показалось, что в этот раз согласился быстрее. Было тем более удивительно, что за последние пять месяцев три раза только встречались, а переспали вообще один. То ли нужна она ему, то ли нет… Медведь!
А у Виктора вдруг на душе заныло. Но – причина в этот раз была совсем иная. Давно он чувствовал, куда ветер дует. Задумала его Лера, если не нытьем, то катаньем заиметь. Может, последнее словцо не совсем удачное, но суть вещей отражало точно. И – чего уж там сомневаться! – при его нелюдимости выходило, что одна ему дорога остается: сломаться, как девочке. Но только в том случае, если на жизнь свою он положит большой надгробный камень. А с этим он пока не решил. Не то, чтобы надоело ему бытьё таежное, но чувствовал, что начинает внутри что-то шевелиться. Большое, требующее выхода. Может, душа оживала, может, предназначение жизненное для себя лазейку искало. Что ни говори, у каждого оно имеется, только норовят люди махнуть на него рукой или закопать поглубже, чтобы не тревожило и спать не мешало.
Нельзя сказать, что не нравилась ему Лера. Хозяйственная девка, научившаяся выживать там, где городской мужик, чтобы не сдохнуть, из жил вылезать вынужден. С бытом справляется умело, да и вообще не дура. Мало начитана, рассказы у нее все больше о родных – зато молчать умеет, как никто другой. Нет в ней позерства, особого стремления к деньгам. Просто по-бабьи хочет прицепиться к кому-нибудь, и из всех окружающих выбрала его. И мало ее волнует, что где-то там, в далеком городе центральной полосы, имеется некая особа, по которой сохнет мужик вот уже десять лет.
С удивлением обнаружил Виктор, что сам теперь думает проще. Мысли сделались короткими, слова – более точными, потому что привык обходиться минимумом.
И вот этим самым минимумом попытался объяснить себе, что делать дальше. Благодарность Лере за ее участие могла бы вылиться во что-то большее, но неожиданно вмешалось чувство вины. Только понять оказалось трудно – перед кем же он винился. То ли перед своей цепкой памятью, то ли перед совестью, проснувшейся не ко времени. Мол, чего девку охмурять, когда дорожит совсем другой?
И мучил его этот вопрос долгие несколько месяцев. Как гордиев узел. Жили они с Лерой в лесу почти как семейная пара. Ночами она сама иногда к нему приставать начала: видела, что хочется ему тепла, а ступор какой-то не позволяет признаться. И расслабляться он, кажется, стал по-настоящему.
Но однажды не выдержал. Весь обед угрюмо промолчал, а потом вдруг махнул рукой и сказал в сердцах:
– Не могу я так больше!.. Тошно мне.
– Почему? – Впрочем, по всему походило, что Лера понимала его лучше, чем он – себя, а вопрос задала больше, чтобы заполнить паузу.
– Не