«19 марта.
23-00.
Я сама себе накаркала беду, Дневник! Помнишь, дурацкое:
Страхи – пауки, сомненья – паутина,
Опутали меня, плетут, плетут, плетут:
Что вдруг предательство и ложь, как гильотина,
Ножом в судьбу мою войдут!
Заказывали? Получите-распишитесь. Вот зачем?
Уеду завтра с Алинкой к её бабушке, в Мальчевскую. Будь что будет! И, если Он приедет всё-таки, а меня нет – так ему и надо! Ещё погода дурацкая, забодали дожди. Плачет небо, плачет. Вместе со мной. Уеду…».
Уехала. Мальчевская запомнилась борщом Алинкиной бабушки и родами. Борщ – такой вкусный, что я даже записала рецепт на листочке для папы, он любил готовить это первое блюдо. Роды – Муркины. Залезла кошка к нам с Алинкой ночью на кровать, и давай рожать в пододеяльнике. Мы храпим – она котят выплёвывает. Проснулись от мяуканья. Последнего все вместе принимали. «Мурка, ты вообще, что ли, офонарела», – возмущались притворно, устраивая новорожденных в коробку. Кошка мурчала и благодарно щурилась.
Вернулись в Ростов. Март и дожди закончились. Наступил апрель. Лицемер, сказала ему: порадовал, вытащил, как заправский фокусник из цилиндра, майское тепло, и огорчил – опять школа, учёба. И ты не приезжал. Не искал меня. В пору завыть. А вокруг весна. Алле-ап! – земля накинула на плечи изумрудную шаль, украсила причёску цветущими вишнями, алыми тюльпанами – Кармен, вылитая. Принарядилась к празднику, к Пасхе.
Пасха – что-то далёкое, невесомое, из раннего детства. Крашенные луковой шелухой яйца, куличи в белых шапках из глазури, сверху присыпка – цветной сахар, пшено. То ли было вправду, то ли прекрасный сон, в котором мама суетится с бабушкой Шурой на летней кухне. Месят тесто, бабуля просит: «Запевай, Лиля!», и льётся песня в прозрачном воздухе, улетает мамин, почти как Анны Герман, голос к облакам:
– Дурманом сладким веяло,
Когда цвели сады,
Когда однажды вечером
В любви признался ты.
Дурманом сладким веяло
От слова твоего,
Поверила, поверила
И больше ничего.
Один раз в год сады цветут,
Весну любви один раз ждут.
Всего один лишь только раз
Цветут сады в душе у нас,
Один лишь раз, один лишь раз.
Папа ходит вокруг, будто кот около крынки со сметаной, дразнит:
– А бога нет, Александра Ахметовна. Это я, как ответственный партийный работник, вам заявляю! – сам же сдобы отщипнёт и – в рот.
– Вот я тебе дам – нет, Витька! Ишь, коммуняка какой выискался! Изыди, сатана! Сейчас, поди, всё съест и печь будет нечего, – сердится, машет бабушка на отца передником, а во взгляде – смешинки. И в том сне, или яви, на душе у меня ощущение