Проходя через двор, я думал, что это наверняка интриги Урсиллы, что в комнатах, более всего подвластных влиянию ее Силы, мне воистину надо быть начеку. Но я уже не был мальчиком, которым можно невозбранно распоряжаться: я теперь чувствовал себя взрослым мужчиной, хозяином своей жизни и судьбы.
Я не увидел ни госпожи Элдрис, ни Тэйни, проходя через их покои в комнаты, где правила мать, за плечом которой всегда стояла Урсилла. Сладкие ароматы наверху исчезли. Не было в комнате, куда провела меня служанка, и занавесей на стенах. В открытое окно вливался дневной свет и запах сохнувшего на лугах сена.
Однако и эти покои отличались богатством. Кресло матери высотой спинки не уступало трону госпожи Элдрис, было пышным и мягким, и на спинку его, как и у супруги владетеля, была наброшена Красная мантия нашего клана. А грубый камень стен вместо гобеленов украшали рамки с картинами на пергаменте: причудливые, невиданные птицы и звери с тщательно выписанными чешуями, перьями, когтями, рогами и тому подобным – щедрые мазки краски блестели почти так же ярко, как самоцветы.
На низком столике, за которым сидела мать, был развернут такой же пергамент, и она тщательно заполняла черный силуэт алыми мазками, а затем, отложив кисть, другой добавила блестки позолоты. Она не подняла головы, когда я вошел, и не сказала ни слова привета.
Я давно привык к подобному обращению, знал, что она не оторвет взгляд от работы, пока не закончит начатую часть рисунка. Удивило меня, что она сидела одна, – я ожидал увидеть Урсиллу, но Мудрой не было видно.
Госпожа Ироиза положила обе кисти на узкий подносик, отодвинула его от себя. И холодно, оценивающе оглядела меня.
– Ты глуп! – наконец заговорила она. И такой прием не был для меня внове и не вызвал обиды – мне просто захотелось скорей перейти к делу, услышать объяснение, в чем я оказался дураком на сей раз. – Позволяешь им подозвать тебя к ноге, как собаку из своры моего мужа, – холодно продолжала мать. – И за что мне достался такой малоумный сын, что даже не замечает, как им распоряжаются в чужую пользу? – Она пожала плечами. – Что ж, сделанное еще можно исправить.
Я все ждал. Она любила подходить к делу обиняками. В детстве этот прием на меня действовал: чем дольше она отказывалась прямо назвать мою вину, тем беспокойнее мне становилось. Но за столько лет я научился сдерживать себя, пока она доберется до сути.
– Госпожа Элдрис… – начала Ироиза и осеклась. Я с малых лет понимал, что между ней и матерью нет любви и очень мало приязни, хотя при встречах дамы соблюдали этикет и выступали заодно, как требовал обычай. Все знали, что моя мать сменит госпожу