Генерал снял свое пенсне, достал носовой платок, протер им стекла и мягким голосом стал читать. Перед заключительной фразой он сделал небольшую паузу и прочитал: «…признал виновными и приговорил к смертной казни через расстреляние».
Старший Иоссельсон выслушал приговор спокойно, с младшим сделался обморок.
Тотчас были посланы две телеграммы: Хабаловым – Главному военному прокурору о том, что суд перешел меру обвинения, и защитниками – вдовствующей Императрице Марии Федоровне42, с просьбой содействовать, чтобы генерал-губернатором были пропущены подаваемые по делу кассационная жалоба и прокурорский протест. Вдовствующая Государыня, всегда сочувственно отзывавшаяся на обращенные к ней ходатайства, на другой же день Меллеру телеграфировала; но тот, предвидя это, с утра уехал за город, приказав расстрелять Иоссельсонов ночью, до его возвращения. На другой день, вернувшись в Ригу и найдя просьбу Императрицы, он ответил, что, к сожалению, о желании ее ему стало известно уже после приведения приговора в исполнение.
Расстрел происходил ранним ноябрьским утром. Когда спавших в одной камере братьев разбудили и младший стал одеваться, старший отнял у него одежду и, взяв под руку, повел на тюремный двор. От беседы с раввином он отказался. «Когда убивают разбойники, – сказал он, – то можно умереть и без покаяния». Убит он был сразу, младший же, раненый в нижнюю часть живота, упал и стал кричать, пока командовавший солдатами офицер не вложил ему дула револьвера в ухо и не застрелил.
Из бесчисленных описаний уличных сцен русской революции в моей памяти четко сохранился один рассказ очевидца революционных дней в Одессе.
У витрины книжного магазина четыре матроса рассматривали олеографические картинки. Тут же на тротуаре, в нескольких шагах от них какая-то старушка продавала прохожим яблоки. Один из матросов сказал по ее адресу какую-то пошлость, а другой снял с плеча винтовку, зарядил ее и, прицелившись, убил старуху наповал. Через минуту на тротуаре лежал труп с беспомощно раскинутыми руками; голова и рассыпанные яблоки в луже крови. «Потрясающей, – писал очевидец, – была не столько жестокость поступка, сколько его нелепость».
Совершенные генералом Кошелевым судебные убийства были такой же чудовищной нелепостью, и русский обыватель жестоко заплатил впоследствии за пролитую им в Латвии кровь. Судьи латыши Петерс43 и Лацис44 действовали по приемам, которым их научил русский генерал.
Год спустя, когда Кошелев, закончив свою деятельность в Риге, уже собирался ее покинуть, к нему на улице подошел ученик Митавской гимназии и, выстрелив в упор в генерала, тут же застрелился сам. Пуля пробила Кошелеву щеки и, поранив язык, навсегда лишила его речи.
Уроженец Прибалтийского края, барон Меллер-Закомельский45 был желателен немецкому дворянству, пока в крае была смута, которую он усмирял не только оружием, но и розгами. Произвол его в денежном отношении был менее