– Год мы вместе. Для меня это слишком. Но вернуться не могу, строил мосты как советский специалист, а тут встретил ее, бросил мост, не достроив. Бросил всё. Уехал с ней в Лос-Анджелес. Теперь вот занимаюсь ее домами. Честно, скучаю…
– Платон, врешь же?
– Вру. Нет никакой Мадонны, – после недолгой паузы с легкостью сознался голос по телефону. – Живу шестой год в Лос-Анджелесе, ничего не имею, ни в чем не везет. То штукатурю, то упаковываю продукты старым американцам-пенсионерам в целлофановые пакеты в спецмагазинах типа Армии Спасения. Вот компьютер украл на Венис-Бич, хочу продать. Шрифт английский, тебе не нужно? Жаль… А Мадонну придумал, глядя на гору, где виднеется задняя часть ее “Розовой ракушки”. Работаю на бензоколонке под той горой. Когда-то я действительно был альпинистом и поднялся на Казбек, Ушбу, Шхельду… И публичка Карла Маркса – правда. И правда же, что вы с Лолашвили приходили в публичку, делали вид, что читаете Кьеркегора? Туда ходила Лиза Чачава, помнишь? Из-за нее я в карман плаща… У тебя был светлый плащ, да? Я спустился в раздевалку (смеется) и налил в карман твоего плаща чернил.
Отсмеявшись, Платон сказал:
– Если бы ты выиграл в лотерею эти семнадцать миллионов, я точно бы тебя застрелил… Разрядил бы “Беретту”… Она у меня есть.
Пауза затянулась. Я вспомнил ту давнюю историю с папиным плащом, длинным, до пят, который я носил несколько дней. Папа обалдел, когда я пришел вечером домой с чернильным пятном во весь левый карман… Взглянуть на того, кто это сделал, и врезать бы ему…
– Ираклий, ты говоришь, к завтрашнему дню тебе надо иметь рассказ для “Панорамы”? Записывай. Я буду медленно диктовать… Это история для тебя…
Я стал слушать Розенблюма, сидя на диване под большим портретом щекастого человека в шляпе, который был не кто-нибудь, а великий гангстер Аль Капоне – так сказал мне президент Гильдии сценаристов Америки Фрэнк Пирсон, который собирался писать сценарий о его жизни. В общежитии ВГИКа в моей комнате висел именно этот портрет Аль Капоне, и я его долго принимал за писателя Трумена Капоте. Как все близко и как все путано! Розенблюм, почему-то уверенный, что я записываю за ним каждое слово, говорил медленно, с особым акустическим эффектом.
– Моего двоюродного брата звали очень необычно, Харакири. Он был старше меня. Мать его была армянка Гоар, которая услышала непонятное слово “харакири”, оно ей понравилось, и, желая сыну дать звучное иностранное имя, назвала его так, несмотря на возмущение многих: Харакири. Когда началась война с немцами, Харакири было двадцать. Он был высоким, мускулистым, мы, тбилисские Розенблюмы, все были сильными и выносливыми, у всех были широко расставлены глаза, как у кроликов. Ты, наверное, знаешь, что во время войны с немцами две грузинские дивизии – из них восемьдесят процентов ребят из Тбилиси – были отправлены эшелонами к Азову. Это было время, когда Гитлер рвался к бакинской нефти. Преградить отборным немецким войскам дорогу