У откоса, сбегающего с супеси в мшистую впадину, Изочка вспомнила эти места. В прошлом году поздней осенью, незадолго до снега, они с Сэмэнчиком собирали здесь листья толокнянки для лекарственного настоя, пока Майис, обутая в пропитанные жиром торбаза, бродила в низине. По икры утопая в пышном моховом одеяле, она прутяным веником мела в туес чуть подмерзшую багряную клюкву…
Хотелось увидеть таежного духа-хозяина Байаная из песни дяди Степана или белку, в которую превращается веселый лесовик. Внимательно осмотревшись, Изочка приметила только летучих созданий цвета лазури. Поднимаясь к взгорью из влажных пойм, они стригли прозрачными крылышками застоялый, пропахший хвоей воздух и под другим, «не волшебным» углом зрения оборачивались простыми стрекозками. А впереди маячила обыкновенная Майис, озаренная веснушчатым солнцем…
Изочка разочарованно вздохнула: не было в тайге чудес.
Со спокойной уверенностью сквозила Майис в прошве солнечных нитей. Изочка глянула искоса, по-особенному, и встрепенулась: прекрасная незнакомка плыла перед нею в золотом сиянии, как устремленное в таинственную глубь лесное божество!.. Да и впрямь! Разве не Майис известны в урманах все петлистые тропки с оттиском косульих копытец в подсохшей глине, все нарядные клюквенные пади, все поречья, на чьих распаренных грозами почвах так вольготно разрослась этим летом смородина?!
Сторожкую тишину вдруг взорвало резкое квохтанье. Огнем и тревогой чиркнуло на свету рыжее оперение кукши… Майис остановилась, качнувшись, точно кто-то толкнул ее в грудь, и побежала к прогалу за развилкой тропы, где резвилось свободное солнце. Дети понеслись следом, и за поворотом им открылась уродливая картина – подобной они не нашли бы в своей короткой памяти.
Неизвестная сила безжалостно и неумело вырезала большой кусок заповедного бора. Горючая смола заливала высоко покромсанные пни. Их было много. Среди раздавленных трактором можжевеловых кустов, затоптанного вереска, корья и щепы валялись кучи отсеченных сучьев. Беспомощно вздрагивала на ветру живая хвоя снесенных верхушек, еще не успевших понять, что остовов у них уже нет…
Майис медленно двигалась по захламленной вырубке, касаясь рукою пней… и пела.
– Домм-эре-домм…[45] О-о, мои родичи, рожденные стоя! – печально пела она по-якутски. – Сгубили вас хищники с черными мыслями, с мутной кровью испорченных вен… Осквернили древесную колыбель алчной тягою рук рвать, крушить, загребать тайком…
Склон, изрытый тяжким железом тракторных гусениц, уходил развороченной колеей вправо, в сторону города. Самочинные вальщики, очевидно, разбойничали в безлюдной глуши не однажды, но нынче очень торопились, раз не удосужились подобрать выпавшие или не поместившиеся в клади лесины, – бросили поперек дорожных борозд…
Изочка чувствовала боль поруганной тайги. Она будто слышала хрип-визг двуручных пил, слышала, как под довершающими