Себастьян нахмурился, силясь вспомнить, какие ходили слухи?
Взятки?
Так разве ж это повод достойного человека кресла лишить? Берут все. Кто золотом, кто козетками… нет, не во взятках дело, а в планах военного ведомства, при котором имел несчастье обретаться проворовавшийся князь.
– Гершниц собирался продать планы «Победоносного».
Евстафий Елисеевич вновь погладил государев бюст, находя в прикосновении к монаршьему челу немалое для себя утешение.
– Он сознался… правда, сознаваясь, помер. Не рассчитали, что сердце у князя слабое…
Себастьян кивнул.
И жесткие гвоздики, шляпки которых впивались в спину, больше не казались неприятностью.
«Победоносный».
Монитор, построенный по новому прожекту и лишь год, как сошедший со стапелей. Закованный в броню, неторопливый и надежный, как Вотанов молот, возглавил он Южный государев флот. О «Победоносном» пели газеты, предрекая монитору славное будущее. И милитаристы, было притихшие, вновь заговорили о том, что Южное море – не так и велико, что многовато в нем и каганатских плоскодонок, которые через одну – пиратские, и неторопливых стареющих кораблей Хольмского княжества… что, дескать, монополия – оно всяк выгодней, и достаточно одного, но прицельного удара, дабы пал непримиримый Сельбир, единственный хольмский порт…
– Себастьянушка, – к Евстафию Елисеевичу вернулось прежнее его обличье: нерадивого, смешного толстячка, вечно потеющего, страдающего одышкой и язвою, что, впрочем, было правдой, – ты же понимаешь, что…
Толстячок взмахнул рукой, отгоняя от бронзового государя толстую муху.
– Конечно, Евстафий Елисеевич, понимаю.
– Поначалу-то полагали, будто бы князь по собственному почину действовал… хольмца, который за покупателя шел, взять не удалось. Фанатик. Ушел к Хельму, ну туда ему и дорога. Однако же выяснилось, что князь свел знакомство с некою вдовой, особой молодой и весьма очаровательной, легкого нрава. Влюбился, как юнец, взятки стал брать… нет, он и прежде-то не отказывался, но меру знал. А тут вдруг проворовался вчистую… вот тогда-то и появился некто с наивыгоднейшим предложением. Князь передает чертежи «Победоносного», а взамен получает доступ к счету… пятьсот тысяч злотней, Себастьянушка.
Сумма была внушительной. И Себастьян, пожалуй, лучше Евстафия Елисеевича, никогда-то дел с подобными деньгами не имевшего, представлял, насколько она велика. Опальному князю хватило бы надолго…
– И вот стали сией прелестницей интересоваться, а она возьми да исчезни, будто ее вовсе не было…
– Подозрительно.
– Еще как подозрительно, – согласилось начальство. – А самое интересное, Себастьянушка, что никто-то ее толком и описать не сподобился. Помнят людишки, что красива… а как красива? Князь и тот, уж на что упирался поначалу, твердил, дескать, непричастна пассия его к грехопадению…
И