В прихожей Доринде повстречалась мисс Доналдсон – высокая, худощавая и суровая на вид шотландка. Суровость была напускной. Люди робели только сперва, а потом быстро понимали: за чопорной манерой, прилизанной прической и нахмуренными бровями скрывается добрая и простодушная женщина, которая честно зарабатывает на кусок хлеба и больше ни о чем не мечтает.
– Мисс Дональдсон! – воскликнула Доринда. – Меня взяли!
– В то самое место?
Хоть Ефимия Доналдсон жила в Лондоне уже двадцать лет, ее шотландский акцент ни капли не смягчился.
Доринда кивнула:
– Да, туда!
– И это не в Шотландии?
Доринда отрицательно покачала головой.
– Хорошо бы в Шотландии… там родственники…
Доринда снова покачала головой.
– У меня никого.
– Странно, – разочарованно протянула мисс Дональдсон, – в вашем-то возрасте! Даже у меня осталось тридцать пять родных, если считать четвероюродных и пятиюродных. А я перебралась на юг уже больше двадцати лет назад.
Звук «р» в ее речи был раскатистым, словно барабанная дробь.
– Ну, про пятиюродных я не подумала, – рассмеялась Доринда.
– Это потому, что ваша мать англичанка… Кстати, мистер Лей, который вам звонит, – с материнской стороны родственник?
– Не совсем родственник… Очень дальний. Седьмая вода на киселе – в лучшем случае.
Мисс Дональдсон ответила типично шотландским хмыканьем, которое способно выразить все что угодно. В данном случае – что мисс Доналдсон понимает, что Доринда имеет в виду, и категорически не одобряет ход ее мыслей. В добавок к хмыканью она произнесла, раскатисто рыча на «р»:
– Родня есть родня, нравятся они тебе или нет. В беде кто еще поможет?
Мисс Доналдсон удовлетворенно замолчала, и Доринда, улыбнувшись широкой лучезарной улыбкой, пошла своей дорогой.
– Мне нужно позвонить, – сказала она.
Мисс Доналдсон снова хмыкнула и удалилась в унылую каморку, которую именовала «кабинетом».
Доринда юркнула в телефонную будку и прикрыла за собой дверь. Будка была единственным местом в доме, где тебя никто не подслушивал. Жители отсеков слышали каждый шорох соседей в пределах четырех стен некогда просторной комнаты. В прихожей, в коридорах, в столовой и в гостиной: повсюду хватало чутких ушей. У некоторых пожилых соседок вообще не было иной радости в жизни. Они целыми днями шпионили, а вечером садились плотным рядком у камина и обменивались информацией. Например, когда ты принимал ванну, они по звуку определяли, сколько набрано воды, чтобы покрыть позором наглого расточителя. Джудит Крейн, например, принимала по две ванны в день – вот уж ее костерили самым безжалостным образом; на свое счастье, она быстро съехала.
А телефонная будка действительно была со звукоизоляцией. Смотрелось забавно – люди беззвучно открывали рот за стеклом, будто аквариумные рыбки, зато внутри ты чувствовал себя полностью защищенным от мира. Однако не был одинок – стоило только покрутить волшебный диск, чтобы пригласить в свой мирок кого угодно – в пределах разумного, конечно.
Доринда покрутила диск, вложила монетку в отверстие и стала ждать. Со стороны она представляла собой весьма приятную картину. Не так уж часто встречаются радостные лица – все больше усталые, нахмуренные, сердитые и раздраженные. А Доринда почти всегда была довольна. Она умудрялась улыбаться даже у зубного врача несмотря на то, что втайне трепетала перед таинственным сверлильным устройством, притаившимся в засаде у кресла. Она шла по жизни улыбаясь – иногда назло неприятностям, хотя чаще естественно и непринужденно, – и глаза ее при этом тоже смеялись.
Они блестели и отдавали золотом, особенно когда Доринда была довольна или расположена к собеседнику. Волосы у нее были золотисто-каштановые и очень густые. Джастин Лей однажды назвал их цвет ореховым. И снисходительно пояснил, что имеет в виду не сам орех, а отполированное ореховое дерево. Доринда, которой на тот момент было лет десять, отправилась в гостиную и долго стояла перед письменным столом, пытаясь понять – комплимент это или нет. Для сравнения она приложила косичку к поверхности. Да, цвет определенно тот. А если волосы тщательно