Я всё это видел, но никак не мог остановиться – всё молодость, молодость… Она влекла меня, заражённого этикой менков весеннего расцвета, так что порой уже в нашей компании верховодил я, вызывая снисходительную улыбку у Деркача и шумную поддержку со стороны Лёни.
Теперь, забившись в щель, я с содроганием думал, вспоминая картинки летней куролесицы, давая холодным и трезвым, в полном смысле этих слов, умом оценку каждой из них. И если бы я не был ничтожной козявкой, покрытой бесчувственным хитином, то, наверное, горячая волна стыда опалила бы меня.
Какое уж тут слияние с природой? Не знаю, как у других менков, но у меня оно не получилось. Я хотел вернуться к нормальным людям, к лодам и менкам, но живущим обычной жизнью среди лодов. Хотел вернуться домой, к родителям, к старым друзьям.
Я – менк! Но и человек! Когда-то условия существования – оледенение ли, опустынивание ли? – разъединили лодов и менков, наградив нас способностью к метаморфозе. Но почему лоды стали строителями, созидателями на планете, породившей их, а многие менки – паразитами, опухолью на сильном теле единого человечества, разбрасывающими семена ненависти и зависти?
К исходу второй недели дурацкого сидения в щели покинутой дачи я ненавидел менков, и себя в том числе. За их никчёмность, неуязвимость, за всё. Как я их ненавидел!
Ненависть душила и ослепляла меня.
Мне удалось переступить через инстинкты и условности вида. Живя с волками надо либо выть по-волчьи и соблюдать волчьи законы, либо умереть от их зубов. Примерно так я думал тогда.
Я выбрал первое, хотя волки – образ. Да по-другому, наверное, и не должно было быть. И если необходимость такого шага и поступка, который последовал за ними, были тогда подсказаны эмоциями, то с годами это пришло ко мне через разум и сердце. Сейчас я уверен – иного пути у меня не было, как жить с лодами, соблюдать их логику, мораль и законы.
Те из менков, кто этого не понял, обрекли и обрекают себя, в конечном счёте, на прозябание, неудачу и паразитизм…
Подвывая от холода, голода, нетерпения и задуманного, я медленно, с раннего утра до вечера, черпал энергию в неласковом солнце, в увядающей природе, превращался опять в человека. Там, где я останавливался, трава и участок земли покрывались инеем, и мне весь день пришлось вприпрыжку бегать вокруг дачи, пока не набрал веса, силы и роста, чтобы смочь залезть в дом и раздобыть там остатки спортивного костюма, стоптанные башмаки и ватник без рукавов.
А вечером, когда кисти рук приняли человеческий вид, я натаскал под угол дачи, где по моим расчётам спали до лучших времён мои братья по эволюции, кучу мусора, досок от разбитых ворот и сухого сена. Отыскал в траве брошенный милиционером спичечный коробок и ломаные им спички, высушил их, потерев о волосы, и поджёг костёр.
Дача вспыхнула