Томфри проверил, нет ли кого, а я отвела матушку на чердак, показала ей лесенку и люк.
– Когда они придут, скажи, что было очень тепло, ты пришла сюда посмотреть на гавань, легла и уснула.
Тем временем Томфри объяснял госпоже, что забыл при поисках о крыше и точно знает – Шарлотта один раз там бывала.
Госпожа, тяжело дыша, ждала с тростью у подножия чердачной лестницы. Я притаилась у нее за спиной и дрожала от возбуждения.
Матушка, поеживаясь и рассказывая вздорную историю моего сочинения, спускалась по лестнице.
– Я считала тебя не такой тупой, как прочие, Шарлотта, – сказала госпожа, – но ты меня разочаровала. Заснуть на крыше! Ты могла свалиться на улицу. Крыша! Чтоб ты знала, это абсолютно запрещенное место. – Госпожа подняла трость и опустила ее на матушкин затылок. – Отправляйся к себе в комнату, а утром после молитвы нашьешь розетки на мое новое платье. Ты стала очень небрежно шить.
– Да, мэм.
Матушка поспешила к лестнице, помахав мне рукой. Может, госпожа и заметила, что матушка обходится без палки и не хромает, но ничего не сказала.
Когда мы вошли в подвал, матушка закрыла дверь и задвинула засов. Меня трясло, но она была само спокойствие.
– Я необыкновенная женщина, а ты необыкновенная девочка, – сказала она, потерев затылок, – и мы не станем расшаркиваться перед этой бабой.
Мысль о пополнении семейства не радовала. Запершись в своей комнате, я предалась унынию. Характер беременной матери совсем испортился, что, разумеется, никому не нравилось. Нехитрые арифметические вычисления настроения не добавили – из последних двадцати лет мать десять проходила беременной. Ради всего святого!
Скоро мне исполнится двенадцать. Я стояла на пороге девичества, и я хотела замуж – правда хотела, – но подобные цифры ошеломляли и отвращали от будущей женской доли, особенно после того, как у меня отняли книги.
Со дня отцовского нагоняя я выходила из комнаты только для трапезы, уроков мадам Руфин три раза в неделю и церкви по воскресеньям. Компанию мне составляла Подарочек, задавая вопросы, ответы на которые ее не интересовали, поскольку она лишь хотела развлечь меня. Она одна наблюдала мои робкие попытки вышивания и сочинения рассказов о девочке, оказавшейся на необитаемом острове на манер Робинзона Крузо. Мать требовала, чтобы я поборола хандру и перестала замыкаться. Я пыталась, однако мое отчаяние лишь росло.
Мать пригласила нашего врача, доктора Геддингса, а тот, тщательно осмотрев меня, заключил, что я страдаю от сильной меланхолии. Я подслушала у двери, когда он говорил матери, что никогда не наблюдал этого заболевания у столь юного пациента, мол, подобного рода психоз случается у женщин после рождения ребенка или после прекращения менструаций. Он назвал меня легковозбудимой, темпераментной девушкой со склонностью к истерии, и это якобы явствовало даже из моей речи.
Вскоре после Рождества я проходила мимо приотворенной двери в комнату Томаса и заметила на полу открытый