– Черт, – прошептал Габриэль и отключился опять.
Когда он пришел в себя окончательно, уже была глубокая ночь. Лоб саднило, бока дико болели и было тяжело дышать. Ощупав себя, Габриэль убедился, что сломано одно, или два ребра. Стиснув зубы, чтобы сдержать стон, воин выбрался из кареты. Рядом горел костер, у которого сидел Танриэль. Услышав шорох, он обернулся и увидел брата.
– Доброй ночи, – прохрипел Габриэль, – где мы?
– И тебе доброй, – Танриэль поднялся с одеяла и помог Габриэлю сесть, – Доехали до Каэлы, остановились на ночлег. Ты как?
– А ты как думаешь? – огрызнулся Габриэль, – как побитая скотина.
– Ребра болят? Я тебя оглядел, два сломаны.
– Действительно, с чего бы им болеть?
– Не злись, я так, беседу поддержать, – Танриэль отвернулся и уже в темноту закончил, – завтра, надеюсь, доедем до леса.
– Доедем, никуда не денемся, – Габриэль взял лежащий рядом с братом бурдюк вина, – Единственная неприятность в том, что сегодня кончились владения Он-Лааса. Уже завтра мы поедем по Лукавой Насыпи.
– Владениям лорда Борса Керна?
– Да.
– А в чем проблема?
– Лорд Керн меня не любит.
– Какая разница? – Танриэль пожал плечами, – он же не станет стоять на границе и ждать тебя.
– Тоже верно, – зевнул Габриэль, поднимаясь, – как я понимаю княжна великодушно предоставила мне свою телегу?
– Да, мы с ней спим в шатре.
– О, – Габриэль пошел обратно к карете, прихватив вино с собой, и спрашивая через плечо, – уже «спите вместе»?
– Не язви, – Танриэль поморщился, – кстати, почему лорд Керн тебя не любит?
– Ха, – Габриэль криво усмехнулся с порога кареты и отхлебнул из бурдюка, – помнишь Дриен?
– Еще бы я его забыл, – вздрогнул Танриэль.
– На пиру в честь нашей победы я переспал с его дочерью, а на следующий день меня оседлала его жена. Кстати, аппетитная была бабенка, даром что ей тогда уже тридцать семь стукнуло. Слава Солнцу, что лорд узнал об этом лишь после нашего отъезда с Лукавой Насыпи, – с этими словами Габриэль скрылся в карете и закрыл дверь. А Танриэль неверящим взглядом смотрел в спину ушедшего брата. Он не мог поверить, что это единственные воспоминания Геба о тех событиях. При упоминании Дриена, Танриэль вспоминал лишь кровь, жестокость и смерть. Перед ним снова встала жуткая картина казни мятежников. Он помнил этих девятерых – предводителей бунта, стоящих у деревянной колоды на площади. Он помнил их обреченные глаза, когда израненный Габриэль, с жуткой безумной улыбкой на заляпанном кровью лице собственноручно обезглавил их всех, под ликующий рык двухсот наемников.
Тряхнув головой, Танриэль отогнал от себя до сих пор жгущую его