Двор ещё спит. Снежный утренний свет обманчиво ярок -
слишком ещё рано. Воробьи не чирикают, не слышно горлинок, не каркают вороны. Только редкая в городе крошечная мухоловка беззвучно и невесомо шныряет по ветвям виноградника.
В тишине еле слышен звук струящейся воды. Зимой мы приоткрываем дворовый кран – чтобы не замёрз. Тонкая прерывистая струйка падает камень – и разлетается мельчайшими брызгами. За ночь всё вокруг покрывается льдом. Кусты и сетчатая ограда вокруг колонки превращаются в сказочное хрустальное кружево.
Но любоваться сейчас невозможно. Ещё немного – и я сам превращусь в сосульку.
В прихожей лежащая на коврике собака встречает меня, радостно мотая хвостом.
– Тихо! – грозно шепчу я, перешагивая через неё.
Прохожу на кухню, к белой изразцовой печке. Открываю еле тёплую чугунную дверку. Топка пуста. В тёмной её глубине светятся на колосниках три красных уголька, подёрнутые седой золой. Начинаю укладывать в печь уголь. Осторожно, чтобы не раскрошить, не просыпать через решётку огненные кусочки. Скоро их уже не видно.
Надо помочь огню разгореться – и я начинаю дуть в топку. Поднимаю вихрь из золы и угольной пыли. Всё это летит мне в нос и глаза! Тру пальцами и размазываю по щекам чёрные слёзы. Вижу, как между кусками угля начинают вылетать первые искры!
Совком выгребаю золу из поддувала. Снова дую в топку…
Когда появляется маленькое пламя, я прикрываю дверцу.
Скоро в печи начинает гудеть и потрескивать. Нутро поддувала отсвечивает красным жаром, сыплются искры. Печь начинает стремительно нагреваться.
Пошло тепло!
Мою руки под латунными кранами, над посудной мойкой. Крана – два. Горячий и холодный. Приходится держать руки то под горячей, то под холодной струёй. В раковину течёт чёрная вода.
– Уа – а – у! – завывает моя псина.
Азка, отогревшись и слегка обнаглев, потягивается и громко зевает. Обернувшись, грожу ей мокрым кулаком – и собака мигом прижимается к полу. Глаза виноватые. Хвост поджат.
– Пардон, хозяин, расслабилась!
Умываю физиономию и вытираюсь чистым кухонным полотенцем. Теперь на нём – полосы сажи. Эх, влетит…
Ноги высохли – на них разводы от угольной пыли.
Мыть или не мыть?
Плюнув на гигиену, я крадусь в нашу единственную жилую комнату, в свою постель – греться!
Укрываюсь, щупаю стенку – она уже теплая!
Азка, разомлев, снова потягивается и… пукает!
– Да – да! Пукает, зараза такая!
– Это что такое?! – раздаётся грозный возглас с дивана.
Папа Марк проснулся и, сдерживая смех, распекает собаку.
– Кто там звуки издаёт?
– Уав! Уав! Кто там? – поддерживает его Азка.
Приподняв голову, она удивлённо оглядывается.
– Уав! Не знаю, хозяин! Кто-то чужой! Не я! Уав!
(Вот актриса мохнатая!)
– Как тебе не стыдно, Аза! Ай – яй – яй! – это мама Галя проснулась и начинает весело стыдить собаку.
Умная Азка