Бесславие: Преступный Древний Рим. Джерри Тонер

покой, которым обеспечивает нас, как нам кажется, цезарь, что нет больше ни войн, ни раздоров, ни разгула разбойничьих шаек, ни пиратских [нападений], и можно во всякий час совершать путь по суше и по морю от востока до запада» (Эпиктет, Беседы, III.13.9)[3]. Некоторые ученые, однако, усматривают в подобных выражениях чувств лишь проявление верноподданничества, заложенного в самый фундамент империи. Понятно же, говорят они, что закон был суров, хотя и считался единым для всех и направленным на всеобщее благо. Римский историк Веллей Патеркул так описывает методы, использовавшиеся императором Августом для восстановления законности – главной черты его правления после хаоса последних лет эпохи республики:

      …возвращены государству одряхлевшие от долгого бездействия и погребенные правосудие, справедливость, энергия; к магистратам пришел авторитет, к сенату – величие, к судьям – вескость; подавлен театральный мятеж; всем внушено желание или вменено в обязанность поступать правильно: всё правое окружено почетом, а дурное наказывается; низший чтит обладающего властью, но не боится, могущественный идет впереди низшего, но не презирает его (Римская история, II.126)[4].

      «Когда цены на хлеб были умереннее? Когда мир был отраднее?» – восклицает он далее, впрямую относя все эти достижения на счет Pax Augusta — «Августовского мира», позволившего сохранить самые отдаленные уголки империи свободными от разбоя. Сам император собственным примером побуждал сограждан поступать правильно.

      Высочайшая похвала. Но насколько она заслуженна? Предположим, мы приняли описанное здесь за чистую монету. В таком случае нашему взору открывается мир, в котором – даже при не очень-то, по сравнению с современностью, развитой правовой системе – успешно поддерживается мирное сосуществование многомиллионного населения Римской империи. Сама империя, с точки зрения Веллея Патеркула, существовала так долго именно по причине всеобщего консенсуса относительно римского господства. Обитатели подвластного Риму мира в полной мере восприняли и усвоили идеологию правящего класса и, как следствие, сделались скорее добровольными участниками империи, нежели ее подданными. Проблема в том, что эта точка зрения полностью игнорирует внушительный дисбаланс сил между сторонами. Мог ли народ в такой ситуации относиться к императору иначе, нежели с подобострастием? Но вспомним иракцев, радовавшихся при всяком появлении Саддама Хусейна на публике и резко изменивших отношение к нему сразу же после его свержения. Смеем предположить, что и римляне высказывали в адрес своих властвующих императоров исключительно то, что те хотели услышать. Свое частное мнение они вполне могли держать при себе и относиться к государям совершенно иначе.

      Что можно сказать о римском плебсе? Был ли народ в массе своей законопослушен и настолько поглощен «хлебом и зрелищами», говоря словами сатирика Ювенала, чтобы вовсе не заботиться о таких абстрактных