Народ начал неохотно возвращаться. Не все, разумеется, некоторые наверняка ускользнули, но мне плевать. Нужна хоть какая-то массовость, а дальше слухи и так разойдутся.
– Вы, отродье. – Я снова повернулся к насильникам. Пересчитал. Хорошо, эти разбежаться не успели. – Построиться!
В этот раз ублюдки, наконец, выполнили указание.
– Слушайте все! – обернулся я к собравшимся. – И передайте другим. Мы боремся за жизнь. Свою и своих детей. Мы боремся против тех, кто закрывает фабрики и мануфактуры, против тех, кто лишает куска хлеба тысячи честных рабочих, против тех, кто отправляет их детей на паперть, а жен – в лупанарии. Мы боремся против озверелых чистых монахов, которые именем чистого бога обращают в пепел целые поселения. Против произвола жандармов и властей на местах. Мы хотим сами строить свою жизнь, не оглядываясь на распоряжения бесконечно далеких магистратов и сенаторов. Мы хотим лишь честного труда и достойной жизни. – Да уж, экспромты мне явно не удаются. Мог бы придумать что-нибудь более убедительное. Тем не менее, меня слушали внимательно, с тревогой в глазах. Некоторые кивали одобрительно. Заметил в инсулах напротив тени за шторами – значит, слушают не только свои. Это очень хорошо, просто отлично. Но надо продолжать. – Мы не воюем с мирным населением, вся вина которого в том, что им повезло чуть больше. Они терпят не меньше нас, многие так же лишаются заработка или получают жалкие семисы за свой труд. Они точно так же страдают от произвола чистых монахов и жандармов.
Я сглотнул. В горле с непривычки пересохло. Надо закругляться – если голос сорвется, весь эффект смажется.
– Мы – не бандиты! Не грабители и не убийцы! Таким среди нас не место!
Я стал говорить чуть тише:
– Эти шестеро – худшие вредители нашему делу, чем жандармы и чистые. – Нет. Не время здесь эти истины объяснять. Потом. – Поэтому! – я снова повысил голос. – За грабеж, насилие и неподчинение приказу, за утрату человеческого облика и предательство идей восстания эти шестеро приговариваются к смерти. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Будет приведен в исполнение немедленно.
Я поворачиваюсь к неровному строю провинившихся. Вижу в глазах непонимание. Только что было весело и смешно, только что было торжество победы. И что с того, что они победили немощного старика – уверен, этим идиотам казалось, что они побывали в настоящем бою. И вдруг их торжество так грубо прервали. Да. Они еще не верят, что я говорю серьезно. Дай им десять секунд – и попытаются сопротивляться.
Я поднимаю револьвер и делаю пять выстрелов. Вытаскиваю из кобуры второй, стреляю в последнего. И еще двоих – эти еще дергаются. Неудачно попал, нужно добить.
– Максим! – подчиненный явился передо мной с дивной расторопностью. Смотрит со страхом – неприятно, но терпимо. – Бумагу и чернила найдете на почте. Нужно шесть табличек с надписью «Насильник и убийца». Веревки найдете там же – чем-то же они тюки с корреспонденцией перевязывали. Повесьте