Спасенная незнакомка, ошеломленная всем произошедшим, смертями, оправила одежду, сообразила подобрать прут для самозащиты – хотя пистолет бы оказался куда кстати, – неправильно взяла двумя руками, отчего-то сочла Остроклюва злейшим врагом, замахнулась, но Дин спокойным тоном остановил:
– Нет. Он не тронет. Это друг. Брось оружие, – и без спешки вышел из тьмы, светя в нее фонарем. Теперь она предстала полностью: невысокая, синеглазая, с тонкими бровями, острым потемневшим носом и белой, как мел, кожей в морщинах. На полных губах виднелась кровь, щеки ввалились, скулы по-мужски острились, замечались невольным взглядом. На лбу и переносице – зарозовевшие крапины от кислоты: на всю жизнь пометило небо. – Бросай-бросай. Их больше нет. Все. Тебя никто не тронет…
Пошмыгала, помедлила, без какого-либо доверия одичалой кошкой посмотрела на Дина, на ворона. Дружелюбия не случилось. Пальцы крепче сомкнули железо. Отступила на шаг.
– А ну! Не подходи! Вдруг ты такой же, как эти свиньи? Просто прикидываешься?.. – боевито бросила издали. Голос басовитый, трубный. Услышишь так – и не скажешь, что женский: мужик какой-то прокуренный. В произношении четко прорезались славянские нотки. И вдруг сказала, как отсекла: – А ты вот докажи, что доверять тебе можно…
Дина перекривило изумление: еще пару минут назад выла перед бандитами раненой волчицей, а теперь какие-то условия выдвигает. И где, спрашивается, благодарность? Кисло улыбнулся.
– Доказательства, говоришь?.. – растянуто повторил, прошагал к трупам, невзирая на предупреждение, собрал стрелы, пошарил по карманам. Из ценного – пистолет. Вытащил обойму – подходит к старому. Щелкнул предохранителем, сунул к себе. Потом обернулся – та боялась пошевелиться – с нажимом высказал: – А то, что тебе, вообще-то, жизнь сохранили – ничего, нет? Не подходит такое?
– Может, решил меня на закуску оставить и себе все награбленное забрать, откуда ж я знаю…
– Тогда бы обошелся без прелюдий – всех пострелял. Логично? Я – человек прямой, – и тут же подскочил к ней, без труда обезоружил. Пока не опомнилась, зашвырнул прут куда подальше. Вес немалый, а полетел как невесомая ветвь. Прокатился звон. Женщина обомлела: еще чуть-чуть – и сердце укатится в пятки. Наклонил к себе, тряханул за плечи, сердито, по-медвежьи рыкнул: – Ты что, дура совсем?.. Не понимаешь ни хрена? Тебя же изнасиловать и сожрать собирались! Как животное какое-то, как дичь! Понимаешь ты?! Хотел бы сделать то же самое – сделал бы, поверь. Но я – не они. Я – другой. И пожитки мне твои на хрен не сдались! А ты вместо простого человеческого «спасибо» упреками непонятными сыплешь! И помогай после этого всяким! Совести у тебя нет… – и отстранил.
Отошел прочь, словно от