Подруги-проводницы, уставшие от одиночества, неприкаянности и вечной жизни на колёсах, сбивались в часы долгожданного отдыха в шумные кампании и пили водку, коротая за бесконечными дорожными историями однообразные, ничем не примечательные дни.
Реже пили портвейн, или, как его называли в народе, – «партейный», за любовь к нему номенклатурных работников. Но баловались дорогим напитком нечасто, в основном в радостные минуты. А их можно было пересчитать по пальцам…
Спиртного, особенно «беленькой», было вдоволь: напиток поставляли подружки – официантки вагона-ресторана. Там всегда имелись излишки из-за постоянного недолива, «непредвиденного боя стеклотары» и других незамысловатых ухищрений торговли.
Эвелина в застольях не участвовала. Сидела абсолютно трезвая и грустно наблюдала за тем, как постепенно набираются её «девочки», вдоволь хватившие лиха за свою недолгую жизнь.
Пить рюмками принято не было. Наливали до половины в гранёные стаканы и опрокидывали легко, как воду, подражая мужчинам. Копейкина никого не осуждала, винила во всём войну.
Она не употребляла спиртного вовсе потому, что, выпив, становилась, по её собственному определению, «полной дурой» и начинала петь. Петь громко. От её сильного голоса выли бездомные собаки и звенела стеклянная посуда.
У женщины не было слуха, но не петь в такие минуты она не могла. Это было сущее наваждение, волна необоримой силы, идущая откуда-то изнутри. Возможно, это заменяло ей бабий вой, копившийся годами где-то у неё внутри, кто знает? Впрочем, случалось такое с нею нечасто и всегда, как говорят, при веских основаниях.
Впервые она крепко выпила и неожиданно для себя самой вдруг запела в 44-м, когда принесли похоронку на её Копейкина, погибшего при освобождении Киева.
Подруги говорили: «Не верь, ошибки случаются часто!» Но она почему-то сразу поняла, почуяла сердцем: пришла беда! Да и не мог её Славка, имевший слабое зрение и с детства носивший очки, выжить на той страшной войне. Человек сугубо гражданский, освобождённый от строевой службы по зрению, уходил на фронт добровольцем.
На вокзале у эшелона она едва узнала мужа – так изменилась его внешность: в военном обмундировании с шинелью-скаткой через плечо, мешком сидевшей на его узких плечах гимнастёрке, с винтовкой и в пилотке. Как странно было видеть в его руках оружие! Вот книгу – другое дело!
Позже почему-то одна и та же глупая и навязчивая мысль всё время лезла ей в голову: «Успел ли Копейкин хоть раз выстрелить из своей винтовки по врагу?» Ей казалось нелепой само это предположение в отношении человека, который в своей жизни не обидел даже муравья!
Второй раз Эвелина запела