Дядя Саша, совершенно не озабоченный тем, как к нему отнесутся окружающие, с пьяной жалостью к самому себе уныло высился среди луж; зяблый, синий, какой-то отсыревший, словно стоял здесь очень давно. Таким его часто видели соседи, и спрос с него был минимален – пьяница. Им дядя Саша казался алкашом и бесполезным человеком, но для себя он был вполне разумен и рассудителен. «Не на что выпить? Но можно кому-нибудь попилить дрова или, в конце концов, сдать бутылки» – думал он. Что ж, наверное, это правильно, ибо всякая вещь и всякий человек, даже очевидно ничтожные, при внимательном рассмотрении приобретают черты неповторимые и уникальные.
Едва заметно кивнув на приветствие, он посмотрел сквозь меня бесцветными равнодушными глазами. Дядя Саша с тяжелого похмелья. Он вышел на улицу, по всей видимости, в надежде встретить кого-нибудь из собутыльников, но дождь нарушил его планы. Сгорбленная фигура этого человека, прислонившегося к забору, вызывала противоречивые чувства, но всё же мне было искренне его жаль. Стремительная походка спортсмена, безукоризненная вратарская выправка канули в Лету. Годы и водка брали свое: замедлился шаг, сгорбились плечи, поникли глаза. И мысли.
Через час я зашел за Юркой – пора на тренировку. Еще с улицы услышал громкий голос дяди Саши:
– Карпов (некогда игрок московского «Спартака») с левого края простреливает, я иду на перехват мяча, но сталкиваюсь с защитником, – я сотни раз слышал эту легенду, в которую искренне поверил уже и сам рассказчик, раз за разом добавляющий все новые и новые нюансы в перипетии «исторического матча», которые иногда меняли счет футбольного поединка. – Гаврилов (нападающий той же команды) на грудь принимает мяч и, не дав ему опуститься на землю, сильно с разворота бьет, – мутно сияя пьяными глазами, кричит дядя Саша. – Не знаю, как я угадал направление полета, ведь его ноги не было видно в момент удара. Сильно отталкиваюсь и в броске намертво забираю мяч. Под оглушительный рев трибун я встаю…
– … и кланяюсь, – ёрничает бывший летчик Паша, уволенный из авиации то ли по состоянию здоровья, то ли за пьянство. Он был добрым и сердечным человеком, но, как это часто бывает, одновременно еще и порядочным выпивохой и, как следствие, растяпой. Невзрачный внешний вид и неопределенно-невнятный возраст позволяли даже таким мальцам, как мы, называть его на «ты». Это был «вечный» Паша. Он им останется и в сорок лет, и в пятьдесят, и, думаю, даже в шестьдесят. Однако Паша не злился на это