для русских не знакомым,
Но спутник мой меня не обманул,
И, совладев с мучительным подъёмом,
На третий день входили мы в аул.
Народ шумел, готовясь к обороне,
В волнении по уличкам сновал.
На весь аул тревожно ржали кони,
Кузнец клинки сородичам ковал.
А между гор, как ни был круг
их тесен,
Под гик и вой джигиты вскачь
неслись,
И дикий звук воинственных их песен
Будил хребты и уносился ввысь.
Толпа людей теснилась у мечети,
Но нас едва ль заметил кто-нибудь.
Высокий бек в расстёгнутом
бешмете
Кричал и бил себя руками в грудь.
Он говорил: «Зияют наши раны,
И нам нужна не шашка, а костыль.
Иль будем ждать, как глупые бараны,
Чтобы в горах султаном стал
Шамиль?
Полки врагов идут на нас лавиной,
Но разрушать мечетей не хотят,
И в рай войдёт, кто явится
с повинной,
А кто упрям – низвергнут будет в ад.
Не лучше ль нам мириться с ними?
Я говорю. Так ли?» – «Не так!» —
раздался крик.
И в тот же миг на крышу
ближней сакли
Одним прыжком вскочил мой
проводник.
К груди прижал он своего ребёнка,
И уздени приветствовали их.
Пронёсся гул,
в горах отдался звонко,
И весь аул почтительно притих.
«Его речам внимали вы без слова,
Теперь, друзья, послушайте меня!
Такой же бек оставил нас
без крова,
В тяжелый день низаму изменя.
Из нор ползёт предательство,
лезгины!
Пророк сынов испытывает вновь:
Ахульго взят, и на луга – равнины
С высоких гор стекает наша кровь.
Урус в цепях, но дерзостно и смело
Готов он жизнь в сраженьи
положить,
А вы – вольны, но за своё же дело
Кинжал отцов страшитесь
обнажить.
Чтобы жилось свободней
вашим детям,
Отдал в залог я первенца врагу;
Настанет день – пожертвую и этим,
Но лишь с клинком расстаться
не смогу!
Пускай твердят неверие и злоба,
Что воля гор судьбой обречена, —
Чем ближе мать к раскрытой
двери гроба,
Тем для сынов прекраснее она!
Аллах велик!
С презренным властолюбьем,
Подобно псу, подавится раздор.
Сразим врага
иль навсегда погубим
Отцовский клад – свободу наших гор.
Так